Морозный воздух и ветер освежили меня, мысль, что не все еще потеряно и что надо действовать, а не киснуть, дала мне бодрость. Я отправился пешком к Кельхблюму. Но Кельхблюма я не застал и прошел на Покровскую.

Был уже восьмой час. Подъезд Акламовского дома был, по обыкновению, освещен. Неопределенный свет мелькал из-за опущенных штор во втором этаже.

Я несколько раз прошел взад и вперед, и вдруг мне блеснула мысль и решимость: пойти напролом и взять крепость приступом.

Я быстро вошел в двери подъезда. Небольшая зеркальная лампа освещала теплые сени. Широкая деревянная лестница была устлана нарядным ковром и половиком.

Я бойко вбежал во второй этаж. Здесь было две двери: налево и направо. У обеих были звонки.

«Что же, на удалую! — подумал я. — Вывози, кривая!» — И мне вдруг сделалось смешно.

Я обернулся к правой двери и с отчаянием дернул за ручку звонка.

Почти тотчас же замок щелкнул, дверь распахнулась и на пороге стояла она… она — сама Сара!..

LVI

— Это вы, граф? — заговорила она быстро по-немецки. — Что с ним? Я вся, как на огне. Кельхблюм с самого утра пропал… Ришка… Я уже хотела сама ехать туда… Что с ним? Скорее, Бога ради! Он будет? Да… Он не уехал? Не заболел? Да идите же скорее сюда! Отвечайте!

Я сбросил шинель и вошел вслед за ней в довольно большую, роскошно убранную комнату, в которой то там, то здесь ярко блестела позолота при тусклом свете розового фонаря.

При этом бледном, фантастическом свете она в ее светло-розовом легком платье, убранном серебристыми лентами, казалась мне чем-то фантастическим, неземным:

«Ты дева снов, ты пери рая…»

Мелькало в моей отуманенной голове. Я весь дрожал, и голова моя кружилась.

— Да говорите же! Идите сюда. — И она быстро двинулась в другую комнату. — Говорите! Ничего не случилось? Ничего? — И в голосе ее дрожали испуг и слезы. — Ах! Боже мой! Я точно с ума схожу. Ведь я с самого утра здесь одна… Я никого не вижу, кроме этой глупой Берты… Да говорите же! Что же вы молчите?!

В этой большой комнате горела лампа, горели канделябры, и все это отражалось в больших зеркалах в массивных золотых рамах. При этом ярком свете красота ее положительно ослепляла. Оживленное лицо ее постоянно менялось, весь бюст волновался. На голове дрожали и искрились бриллианты разноцветными огоньками.

Все во мне как будто кружилось. Я помню, мне ужасно хотелось заплакать, зарыдать.

— Сара! Сара! — прошептал я, весь дрожа. — Я люблю вас!

И я упал перед ней на колени на мягкий пушистый ковер.

LVII

Она слабо вскрикнула, отшатнулась от меня и схватилась обеими руками за голову.

— Так вы двойник?! Ах я глупая! Идите прочь! Уходите скорей!.. Теперь не время… не место… Вас могут застать… Ах я глупая, глупая!

И она схватила меня за руку и потащила чуть не бегом в первую комнату, повторяя:

— Скорее! Скорее! Ах, Боже мой! Вас могут застать… Вы пропадете, и я пропаду! Ах! Боже мой! Боже мой!

Но не успели мы дойти до дверей передней, как раздался резкий, сильный звонок!

Она вся вздрогнула, мгновенно остановилась и сильно побледнела, так что даже розовый свет фонаря не мог скрыть этой страшной бледности.

— Молчите! — проговорила она чуть слышно. — Это он!

И в следующее мгновение она, не выпуская моей руки, снова повлекла меня уже назад во вторую комнату, вся дрожа, как в лихорадке, и постоянно восклицая:

— Gott! Mein Gott!.. Mein Gott!

Я помню, ее страх точно сообщился мне, как паника, и я также, весь трепещущий, весь перепуганный, словно преступник, покорно бежал вместе с нею.

Мы быстро пробежали четыре комнаты подряд, повернули в пятую за какую-то драпировку.

— Ради Бога, сидите здесь! — проговорила она умоляющим голосом. — Не шевелитесь! Не шумите! Ради Бога! Stille! Stille! Stille!..

И она бросилась вон, оставив меня в совершенных потьмах.

В это время в передней снова загремел резкий, нетерпеливый звонок, два удара, один вслед за другим.

Сердце у меня страшно колотилось в груди, в ушах шумело, ноги дрожали. Какие-то странные глупые представления лезли мне в голову. Мне представлялось, что там пришел какой-то степной медведь, Иван Иваныч, что он сейчас войдет сюда и скажет:

— Ага! Вы здесь сидите?! Это очень здорово! Очень здорово! А Сара (моя небесная Сара!) будет шептать: mein Gott! mein Gott! mein Gott!

И я не чувствовал, как начинал уже довольно громко шептать: mein Gott! mein Gott! и вместе прислушиваться из всех сил, что было там, в тех других комнатах.

LVIII

— Hab'ich kein Nebenbuhler?! Kein Nebenbuhler! (Нет ли у меня соперника?) — раздался вблизи резкий сильный голос. — Ха! ха! ха!.. Ты знаешь стихи Пушкина:

 Что ж медлишь?

 Уж нет ли соперника здесь?!

Соперник! Das ist ein Nebenbuhler! Ха! ха! ха!

И резкий хохот и звон шпор раздались подле. Кто-то быстро, повелительно распахнул драпировку, за которой я скрывался.

— Sacre non! Здесь темно, comme dans l'enfer! (Черт возьми! Здесь темно, как в аду!) Дай свечку! Давай свечку сюда! Я хочу все осмотреть!

Издали я слышал только голос Сары, но слов не мог различить.

— Sacre diable! Давай сюда канделябру! Тащи, тащи! Вытащи свечку из нее! — распоряжался громкий, повелительный голос.

Я видел, или это мне только казалось, что кто-то высокий смотрит за драпировку блестящими, даже в темноте, глазами.

Я стоял ни жив ни мертв, но чувствовал, что внутри меня уже поднималась та злоба, которая может вытеснить всякий страх.

Слабый свет начинал тихо приближаться. Очевидно, это шла Сара со свечой. Я быстро оглянулся.

Я был положительно блокирован в маленькой, узенькой комнатке, которую отделяла от соседней широкая арка, занавешенная тяжелой драпировкой.

В комнатке почти ничего не было, кроме двух больших гардеробов и обычных принадлежностей и «необходимостей» — ночных удобств.

Быстро и неслышно по ковру я подошел к одному гардеробу. Он был заперт. Я бросился к другому, отворил дверцу, вскочил внутрь и как мог плотнее притворил за собой дверцу.

— Да ничего нет! Смотрите, если хотите! — раздался вблизи голос Сары.

— Мы это увидим… Все это мы досконально осмотрим, — звучал другой голос уже вблизи шкафа, в котором я сидел. — Das Wir werden geworden sehen. Ничего нет! А отчего же ты так бледна? Отчего?! И