Шрифт:
Закладка:
В целом высшее чиновничество всегда находилось в сильной зависимости от придворных кругов, которые, естественно, не были склонны к преобразовательным порывам либерального толка, кроме некоторых просветительских чаяний. Придворная и сплетённая с ней военно-земельная аристократия действительно испытывала тягу к консервации абсолютизма, точнее, подавляющее большинство в этой прослойке было настроено как минимум на поддержание политического статус-кво в самодержавном духе. Реформаторскую же стезю начали прокладывать те представители высшей бюрократии, которые были связаны с экономическим блоком. Именно здесь созревали планы модернизации в европейском формате, претворяясь затем в конкретную политику.
Само понятие «модернизация» в современном его значении осмыслено у нас только к середине XIX века. Как отмечают специалисты, в имперской России хозяйственные проблемы ещё не рассматривались в русле догоняющего развития, то есть никто не видел необходимости заимствовать экономические институты у более передовых держав. Даже само слово «реформы» появляется в русском языке в конце XVIII века, а словарями фиксируется впервые с 1806 года, причём лишь в смысле: «переформирование войск»[250]. То есть тогда модернизация подразумевала по большей части преобразования в армии и связанной с ней военной промышленности — в этих сферах отставание традиционно воспринималось болезненно. Вопрос же об изменениях в структуре экономики, о создании новых отраслей не ставился[251]. Для царствования Александра II свойственно понимание модернизации уже в широком контексте догоняющего развития, чему в немалой степени способствовали печальные итоги Крымской войны. Поражение послужило толчком не только к долгожданной крестьянской реформе, но и к созданию новой повестки, где прямо ставились задачи полноценного экономического роста.
Эта программа была сформулирована либеральным чиновничеством, группировавшимся вокруг вел. кн. Константина Николаевича — младшего брата императора. Руководимое им Морское министерство в начале 1860-х годов «оказалось самым либеральным и передовым при возбуждении всех новых вопросов», а вскоре превратилось в кузницу кадров, рассевшихся во главе различных ведомств[252]. Представители этой группировки в верхах «не допускали никакого контроля ни над кем и ни над чем; все должны быть свободны как птицы; правительство не должно быть ни хозяином, ни режиссёром, ни суфлёром, ни даже зрителем, выражающим одобрение или порицание, а должно удалиться с арены…»[253]. Образцом служил западный опыт, в соответствии с ним причины хозяйственных трудностей усматривались во всевластии государства и подавлении личной инициативы; только «дух предприимчивости» в состоянии обеспечить стране процветание. Один из лидеров этой когорты Н.А. Милютин восхищался устоями экономической жизни в США, «где отброшены все общественные отношения, стеснительные для индивидуального действия каждого лица», «где каждому открыто свободное, ничем не ограниченное поле к улучшению своего материального благосостояния»[254]. Весомую роль в группе играл министр финансов 1862–1878 годов М.Х. Рейтерн, незадолго до отмены крепостного права, будучи ещё чиновником Морского министерства, побывавший в трёхлетней командировке по странам Западной Европы и США для изучения финансового строя. Либерально-экономическая концепция классической школы становится главным ориентиром; её принципы излагались в обширной записке (70 страниц) Рейтерна, адресованной императору. Глава Минфина упомянул о ликвидации бюджетного дефицита, частном кредите, иностранном капитале, интенсивном железнодорожном строительстве и т. д.[255] Рекомендации Рейтерна, поддержанные Александром II, были признаны руководством к действию[256].
Таким образом, в 60-70-х годах XIX века часть бюрократической элиты получила возможность апробировать либеральные рецепты. Достигнутые результаты хорошо известны: удалось добиться некоторой стабилизации финансов, увеличилась собираемость налогов (в первой половине 1870-х бюджет, как правило, сводился с профицитом), повысился курс рубля. Но главное — наблюдался стремительный рост учредительства, появились частные банки, стали строиться железные дороги. Обычно историографы восхищаются этим стремительным продвижением страны по желанному маршруту. Однако при этом нечасто задаются далеко не праздными вопросами: во что обошёлся стране перевод экономики на капиталистические рельсы? какова стоимость преобразований, проведённых по либеральным предписаниям? Проиллюстрируем это на примере железнодорожного строительства, с которым связывались особые надежды по развитию частной инициативы. Здесь быстро обнаружилось множество негативных последствий, не учтённых на стадии теоретических рассуждений. Речь о небывалых злоупотреблениях, по сути, извративших предпринятые начинания. О масштабах бедствия мы имеем достаточное представление благодаря подробным воспоминаниям современников.
Парадоксально, но старт невиданной коррупционной вакханалии дал сам министр финансов. Увлечённый приобщением в железнодорожную отрасль энергичных частников, он предоставил своему старому знакомому Г. фон Дервизу концессию на Рязанско-Козловскую ветку, а для привлечения финансирования гарантировал созданному под неё обществу весь выпуск облигаций. Протеже Рейтерна незамедлительно начал проводить с ними операции на Берлинской бирже, после чего приступил к манипуляциям с акциями компании. В результате фон Дервиз стремительно превратился в мультимиллионера, что плачевно отразилось на его психическом здоровье[257]. Пример такого обогащения произвёл в элитах эффект разорвавшейся бомбы. За право получить концессии на постройку линий разгорелась борьба, в которой участвовали члены правительства и аристократия, включая великих князей. Без стеснения они продвигали интересы учредителей обществ, состоящих, как правило, из сомнительных личностей, вызванных к жизни железнодорожной горячкой. Как следует из мемуаров чиновника Министерства путей сообщения Дельвига, каждый подрядчик имел тайного или явного высокопоставленного покровителя-акционера. Для братьев Башмаковых это министр внутренних дел П.А. Валуев, для Полякова — министр почт и телеграфов И.М. Толстой, для Губонина — министр двора А.В. Адлерберг, для Ефимовича — фаворитка государя княжна Е.Ю. Долгорукая и т. д. Зимний дворец напоминал в ту пору лавку, где велась едва прикрытая торговля концессиями и подрядами[258], кипели страсти, ломались карьеры. Так, всемогущий тогда начальник III отделения Е.И.В. канцелярии П.А. Шувалов утратил своё положение, восстановив против себя друзей-партнёров княжны Долгорукой, обуздывая, насколько возможно, их корыстные аппетиты[259]. Очевидцы свидетельствуют: «Сам император Александр Николаевич находил вполне естественным, что люди к нему близкие на его глазах обогащались с помощью разных концессий и т. д., — если не они, так другие, почему же не те, к кому он благоволил?»[260]
Конечно, протяжённость рельсовых путей в годы акционерного бума резко выросла: с 1866 по 1880 год было выдано 53 концессии и образовано 43 акционерных общества, а железнодорожная сеть увеличилась с 3,8 тысячи до 22,9 тысячи вёрст[261]. Однако производственные хлопоты не особенно занимали инициаторов строительства, которое рассматривалось ими как инструмент для грандиозных финансовых афер, суливших быстрое обогащение. Об этом свидетельствует тот факт, что никто не собирался выполнять предусмотренные договорами обязательства; тщательно проработанные
