в топком торфянике. За ноги цеплялись корни, сквозь ветровку жалила высокая крапива, в нос и уши лепил рой комаров. Я пару раз споткнулся, вымочив колено. Комариный писк превратился в звон, сдавливал виски. Сделалось неестественно жарко, все тело чесалось, хотелось сию же секунду убраться прочь. Я остановился и сделал глубокий вдох. Совсем немного осталось. Стоит только продраться через заросли кустарника, спутанные травой, и вот она, заветная древесина. Я решительно направился вперед, уже мысленно примеряясь в какую сторону валить ближайшую елку. И получил… толчок. Не физический. Не знаю, как описать. Кратковременное и весьма неприятное воздействие, похожее на судорогу, которая иногда возникает, когда проваливаешься в глубокий сон. Или на неудачный щелчок сустава, резонирующий вдоль всего скелета. Я отшатнулся и в приступе панической атаки бросился назад, не разбирая пути.

Остановился у ручья, плеснул в лицо водой, стараясь унять сердцебиение. Оглянулся на черную цепочку своих следов. Там что-то несомненно было в этом ельнике.

В аномалию я больше не совался. Первое время под впечатлением огибал ее по широкой дуге, потом вернулся на свою обычную траекторию. В одном месте тропинка моя, выбитая каждодневным хождением, приближалась к злополучному пятаку довольно близко. Там, словно разделительный шлагбаум, лежала вдоль сломленная в основании сосенка, вросшая ветками в мох. Я старался проскакивать мимо, не мешкая. Но никаких негативных ощущений у меня больше не возникало. Я пообвыкся и вернулся к своим обычным делам.

Однажды, возвращаясь из леса с ягодой, из озорства свернул из бересты кулек, отсыпал в него немного черники и приладил меж веток пограничной сосны. Угощайся, мол, лесническая сила. Каково же было мое удивление, когда проходя обратно, я обнаружил вместо кулька белый гриб. Не останавливаясь на достигнутом, через равные промежутки я распределил на стволе три сосновые шишки. И на обратном пути меня ждали вместо них три еловых, также аккуратно выложенные. Полтергейст явно шел на контакт. Когда у меня случалась рыбалка, я приносил потустороннему существу щучьи головы и хвосты. Хвосты оно любило не очень, а вот головы пользовались повышенным спросом, особенно крупные.

Как-то, пригубив самогона, я слегка расшалился, и решил обнести чарочкой и соседа. Накапал, значит, черничного в консервную банку и оставил на сосне. Но подношение мое было решительно отвергнуто. Банку я нашел перевернутой в нескольких метрах от тропинки. Существо не употребляло. Наверное, здоровье не позволяло, а может, вера. Так мы и жили, заключив негласное соглашение. Я его не трогал, а оно меня. Как в анекдоте: банк не торгует семечками, а Фима не дает в долг.

Едва отошла черника, началась морошка. Если выражаться точно, то черники, конечно, еще оставалось — пруд пруди. Но она уже напиталась влагой и потеряла первоначальный свой аромат и сладость. К тому же, я ее насушил столько, что пол зимы мог питаться только ей одной, без всяких зерновых. Молоть ее на муку, варить борщ, посыпать дорожки, чтобы не скользить. Плевать, что на срубе три с половиной венца, зато цинга мне в ближайшую пятилетку не грозила. С таким количеством ягоды даже несколько покосились мои сельскохозяйственные догматы. Тратить усилия на возделывание почв не обязательно, дары леса растут сами, только успевай соскребать. Но это были такие, приятные, сомнения. Запас, он как известно, карман не тянет.

Морошку мне собирать нравилось. Маленькие солнышки, словно напитавшись от светила большого, подсвечивали болото оранжевым янтарем. За единственной ягодой на кусте приходилось ходить, что интереснее, чем просиживать на одном месте. Вдобавок, она крупная, и результаты труда в ведре видно сразу. Однако, высушенная морошка, на мой взгляд, во вкусе теряла. Нежная мякоть усыхала, оставались только косточки. Поэтому заготавливать ее с фанатизмом я не стал. Другое дело — морошковая брага. Я созерцал закат на озере, дегустируя сорта возгонки, и, право, терялся, не в силах определиться, который мне нравится больше.

Расплата за чрезмерную любовь к ягоде не замедлила себя ждать. Как-то, проходя мимо дальней делянки, я с праведным негодованием обнаружил очевидные следы потравы. Мой созревающий горох совершенно возмутительным образом потоптали дикие кабаны. Я бы даже выразился — свиньи. Балабан от претензий по охране открещивался, дескать, он горох на баланс не брал. К тому же, его производственный график не распространялся на ночные часы, то есть на время, когда, судя по всему, и наносилась невосполнимая утрата.

Моей вполне объяснимой злости требовался выход. Вблизи гороховой грядки я сколотил лабаз с хорошим сектором обстрела. И собрался пожертвовать крепким сном во имя мести. Балабана я благоразумно решил оставить в лагере, для надежности зафиксировав на подводке у сосны, чтобы ненароком не подстрелить впотьмах. Но никак не мог отыскать собачий ошейник, снятый когда-то давно за ненадобностью.

«Я — волк!» — Балабан носился кругами, припадая на передние лапы, и прядая сложенным ухом, — «Волк свободного племени!»

Я не спорил. Но техника безопасности — вещь упрямая. Поэтому, не взирая на поскуливания и протесты, оставил собаку в лагере, а сам отправился коротать ночь на жердочке в петушиной позе.

Измучился я сказочно. За несколько часов тело задеревенело. Чередуя комбинации конечностей, я пытался нащупать наименее неудобную асану и при этом не ссыпаться вниз, но таких положений, боюсь, в природе не существовало вовсе. Пробовал кемарить, однако безвольно падающая голова всякий раз выдергивала из дремы, в точности, как некогда в электричке. Так я промаялся до рассвета, и уже собрался слезать, проклиная идею с засадой на чем свет стоит, как услышал хрустнувшую в глубине леса ветку. Через некоторое время хруст повторился, вселяя робкую надежду, что всенощное бдение было не напрасным.

Первым показался мощный горбач, но совсем не там, где предполагалось, а несколько в стороне. Остановился, подозрительно пробуя воздух вытянутой хрюкалкой. Следом, игнорируя совсем нелишние предосторожности вожака, высыпало полдесятка нетерпеливых особей. Стадо разошлось широким распасом и потянулось прочь от моей грядки, рассчитывая, не иначе, горохом заняться когда-нибудь в другой раз. Свиньи, ну! Что с них взять? Дожидаться их следующего визита я не мог ни физически, ни морально, до капли исчерпав свой восполнимый ресурс высиживания на текущем временном промежутке. Поэтому, кое-как извернувшись, прицелился в наиболее крупный силуэт и… промазал самым позорным образом. Пуля прошла выше контура тела и взрыла фонтанчик земли поодаль. Черные тени прыснули врассыпную. Я наугад выстрелил еще раз и перебил заднюю ногу другому поросенку, размером поменьше. Тот заверещал и закрутился на месте волчком. Лихорадочно перезарядив ружье, и мысленно прося прощение за собственную косорукость, я прервал его страдания третьей пулей.

Подсвинка я уже разделывал во всеоружии.