Официальной буллы ещё не было, но многие уже знали: Иннокентий благословляет Стефана из Клуа. Священники в приходах работали на создание его популярности. Образ одиннадцатилетнего ребёнка подавался всем как пример истинной веры христианина. Мало того, желая придать этому делу нужный размах, Папа через своих легатов сообщил, что все дети, примкнувшие к Стефану, получат пожизненное прощение грехов не только для себя, но и для своих родителей.

Это было серьёзно. Никто уже не сомневался, что мальчик послан Богом. Отцы и матери с радостью отпускали своих детей послушать пророка.

Казалось бы, что может сделать одиннадцатилетний неграмотный ребенок за столь короткий промежуток времени, сидя на одном месте, шепчась о чем-то с постоянно меняющимися детьми? Он размножал идею. Пока родители с умилением рассказывали друг другу о трогательных речах малолетнего пророка, детвора Бретани и Нормандии, Оверни и Гаскони, вернувшись с ярмарки, собиралась на пустырях, постоянно вербуя себе всё новых сторонников. В каждой группе появлялись свои лидеры. Избранник ангела словно размножал себя в сотнях других избранников.

Вся подготовка к походу была окутана конспирацией, тайной, клятвами на крови, что нравилось мальчишкам не меньше, чем сам предстоящий поход. Будущие воины Христовы помечали себя секретными знаками, цветными лоскутами, повязанными на запястье или вышитыми на одежде крестами. В каждом графстве был свой цвет. Девочки вышивали хоругви. Родители с улыбкой смотрели на игры детей, радуясь их внезапно проснувшейся набожности.

В начале июня начался исход. По слову пророка дети должны были уходить в Вандом тайно: по двое-трое, мелкими группками, не привлекая лишнего внимания взрослых. Масштаб происходящего было не отследить, всё дробилось на множество частей, каждая конкретная семья видела лишь то, что происходит с их сыном или дочерью.

– У меня нет сил тебя удержать, – говорила заплаканная мать четырнадцатилетнему Жану-Батисту, в скором будущем лидеру Парижского отряда. – Хочешь идти – иди. Но помни, если ты сейчас меня оттолкнёшь, дома у тебя больше не будет. И матери тоже не будет. Когда наиграешься, захочешь вернуться, но возвращаться тебе будет не к кому.

Перед этим она пыталась вырвать из его рук собранный узелок, потом, раскрасневшаяся и растрёпанная, схватила лежащую на лавке верёвку и принялась, что есть силы, хлестать сына по спине, плечам и голове. Мальчик не защищался, лишь прикрывал лицо руками. Затем встала в дверях. Наверное, она до конца не верила, что сын её оттолкнёт. Думала, сыновние чувства победят. Все матери так думают. Но мальчишка отодвинул её плечом от двери и вышел.

Пророк говорил: «Родители будут вас умолять, бить, закрывать в домах и чуланах, но помните: в них бесы. У взрослых много грехов, в их душах полно тёмных пятен, где бесам прятаться легко и удобно, они будут заставлять ваших отцов и матерей не пускать вас в Иерусалим. Но знайте, что это не родители вас не пускают, а тьма. Не оглядывайтесь назад, идите смело к нашей цели. И когда мы дойдем, на небе заревом разгорится великий свет, тьма исчезнет, и ваши родители прозреют и заплачут от гордости за вас, потому что вы спасли и себя, и их, и весь мир».

В глубине души некоторые дети не хотели или боялись покидать родительский дом, но оказаться изгоем в глазах сверстников им не хотелось ещё больше.

– Не можете от маменькиного подола оторваться? – говорили им более смелые сверстники. – Может, вы девочки, может, вам косички заплести?

Сколько детей может собраться в Вандоме в назначенный срок, не знал никто.

* * *

– Ты никуда не пойдешь! – категорично заявила Мария, сделав шаг к входной двери.

– Нет, пойду, – упрямо повторил Патрик. – Все идут. Я клятву дал.

Но сестре не было никакого дела до его клятв. Женщины, пусть даже ещё очень маленькие, в отличие от мужчин, всегда живут в действительности. Они не выдумывают мир, они живут здесь и сейчас. Это мужчины способны вдребезги разбить то, что имеют ради призрачных иллюзий. Женщины намного осторожней, они не позволят мечтам заменить реальность.

– Нет, – твердо отчеканила старшая сестра. – Ты останешься дома.

Что ей какое-то будущее вечное счастье, о котором пытался рассказать Патрик? Кто его видел, это счастье? Нет его на земле. Слово есть, а счастья нет, всё это миражи, выдумки мечтателей. Вот дом есть, выложенный из камня очаг есть, дырявая соломенная крыша, которую надо починить, а не забивать себе голову бредовыми идеями и сбегать куда-то навстречу Царству Божиему, которое и так придет, когда настанет его время.

Маленький, взъерошенный, чем-то похожий на воробья Патрик стоял напротив сестры, упрямо глядя в пол. Рассказать ей всё раньше брату не хватило решимости. Он хотел уходить завтра. Котомка была собрана и спрятана во дворе, двое соседских мальчишек, с которыми он собрался в путь, должны были его ждать перед рассветом на выходе из города.

Сам Стефан ушёл из Сен-Дени неделю назад. Ушёл ночью, незаметно, как будто его здесь и не было. Горожане, уже привыкшие к виду детей, постоянно собиравшихся на ступенях храма, вдруг с удивлением обнаружили крыльцо собора пустым. Вместе со Стефаном исчезло и его ближайшее окружение. А к вечеру вслед за детьми ушёл из города и неприметный монах-францисканец, оставив возле дверей храма больше ненужную кружку для пожертвований.

Мальчишкой по-прежнему словно руководила чья-то чужая умная воля: место сбора детей было выбрано идеально, вдалеке от крупных городов, в самом центре страны, в глуши, на территории аббатства, которое напрямую подчинялось указам Папы, а не местным епископам. Одиннадцатилетний пастушок, не знающий ни географии, ни политического расклада в стране, оставлял будущим летописцам одну загадку за другой…

– Нас Папа благословил. Если я не пойду, все будут считать меня трусом, – глухо буркнул Патрик, стараясь не смотреть на разгневанную сестру.

– Пусть считают! Вот подрастёшь, иди куда хочется, а пока я за тебя отвечаю, ты останешься дома! – ничего не хотела слышать Мария. – Этот ваш Стефан безумец! И шага за порог не сделаешь!

Ну как ей объяснить, что мир скоро закончится? Патрику хотелось показать ей свои порезанные пальцы, чтобы доказать, что в его крови тоже есть частичка крови избранного; ему хотелось сказать, что она ничего не понимает, что его имя уже записано на небесах, и что он не предает её, наоборот, спасает её душу. Но в свои семь лет он не умел говорить так складно, как Стефан, и, кроме того, интуитивно понимал,