В большинстве жизненных ситуаций я откладывала вывод баллистических ракет на стартовые позиции до последнего. Когда Людмила нахамила мне в очередной раз, прозрачно намекнув, что нанимал ее Петр Евгеньевич, а не всякие там прошмандовки, ее слова дословно процитировались работодателю.

— А вот была бы ты Ирой Дарьяловой, она бы и рта на тебя не открыла, — с усмешкой отреагировал тот.

Через пять минут Людмила на него уже не работала. Сей факт был доведен до сведения остального персонала вместе с причиной увольнения. Персонал проникся, хотя любви ко мне это, разумеется, не прибавило.

Фактически я стала полноправной хозяйкой в двух его домах, не считая крымской и заграничной недвижимости. Только без юридического статуса. И винить в этом было некого, кроме самой себя. Но я и не винила, потому что в моем отношении к браку ничего не изменилось.

— Ира, просто объясни, почему не хочешь, — попросил Дарьялов. — Чтобы я знал.

— Потому что хочу чувствовать себя свободной.

По его взгляду я поняла, что объяснение получилось кривое, и попыталась подправить:

— Не в том смысле, что могу позволить себе блядки на стороне. Я омерзительно моногамна. Просто… — от моей привычки щелкать пальцами, подбирая слова, Дарьялова крючило, но он ничего не сказал, только поморщился. — Два раза я думала, что у меня великая и вечная любовь. Первой хватило на год, второй на два. Никогда не знаешь, что может случиться. Я слишком серьезно отношусь к браку. Если через год или через два окажется, что у нас ничего не вышло, для меня и так это будет очень тяжело. А если придется разводиться… Я в те разы себя по кусочкам склеивала. Третий раз… Нет, даже думать об этом не хочу.

— То есть тебе нужна свобода, чтобы уйти от меня? — прищурился он.

— Не совсем так. Чтобы легче было это сделать, если вдруг понадобится. Мне. Или тебе. Если ты не заметил, я довольно трудный человек.

— Заметил еще до того, как предложил тебе работу. Но это не имеет значения, потому что я тебя люблю.

— Это ты сейчас так говоришь. Что не имеет.

— Хорошо, Ира, не будем спорить, — Дарьялов махнул рукой. — Давай лучше договора по земле посмотрим.

Мы оба были трудными. Очень трудными. Каждый привык гнуть свое, при этом обоим не хватало гибкости. И если в рабочих вопросах мы вполне могли лавировать и приспосабливаться к ситуации — если не удавалось приспособить ситуацию к себе, — то в личных делах это получалось с трудом. Да, мы умели разговаривать. Но, к сожалению, потом. Уже после ссоры. После того как коса традиционно находила на камень. Выходила коса из этих схваток погнутой, камень — поцарапанным, и только после этого садились за стол переговоров.

Мы жили вместе уже год, когда случился кризис.

Все собралось в кучу. Болела я, болела мама, Виктор в Норвегии развелся с женой, рабочие проблемы наслаивались друг на друга, как торт «Наполеон». Дарьялов разрывался между Питером и Выборгом, а я вместе с ним. Раздражение копилось, иногда выплескивалось на поверхность. Мы были самыми обыкновенными людьми, которые устают, злятся, обижаются, срываются друг на друга — как и все остальные. Рано или поздно это приводит к взрыву. Сброс напряжения в системе — главное, чтобы ее при этом не разорвало.

Рабочий график у Дарьялова зачастую менялся на ходу, и Марина за ним не успевала. После нескольких ее косяков я забрала это в свои руки, но и у меня случались накладки. Накануне того дня, в уверенности, что последняя встреча у него в Выборге, я поехала вечером туда. Надо сказать, что трассу «Скандинавия» я возненавидела очень скоро и одна ездила только на «Ласточке» — и быстрее, и удобнее.

В половине двенадцатого, не дождавшись, отправила сообщение:

«Дарьялов, а тебя вообще ждать?»

Ответ прилетел тут же:

«Тот же вопрос. Ты где?»

«В Караганде, блин. В Выборге».

«А какого хрена ты там делаешь?»

«Тебя жду», — я начала закипать, потому что не любила выборгский дом, а одна там не ночевала еще ни разу.

«Ну а я в городе».

Открыв склерозник, я проверила график на сегодня. Все правильно, последний пункт: «17.00 — Судостроительный завод».

«А что Судостроительный?»

«Перенесли на следующую неделю».

«А меня в известность поставить — нет? Если уж я отвечаю за твою сетку?»

«Я говорил. Просил поправить».

Вот тут я подвисла, потому что в упор этого не помнила. Забыла? Или все-таки он хотел сказать, но не сказал?

«Ладно, кто-то из нас ступил. Проехали. До завтра».

Проехать не получилось, потому что полночи я не спала, прокручивая в памяти последние дни поминутно.

Ни хрена он мне не говорил!

Ничего странного и страшного в этом не было, учитывая его замумуканность в последние недели, но я завелась. А на следующий день все окончательно пошло кувырком.

На утреннюю электричку чуть не опоздала, вскочила в вагон, когда двери уже закрывались. Она оказалась набитой битком, час с лишним пришлось стоять. После обеда мне надо было к врачу на другой конец города. Такси туда стоило запредельно, и я заранее договорилась с Дарьяловым, что один из охранников отвезет меня на машине. Но, походу, он забыл и об этом. Не дождавшись, поехала на такси, опоздала и ждала два часа, когда врач примет меня после всех. Вот тут-то и пригорело окончательно, хотя и это, наверно, спустила бы на тормозах.

Если бы он не притащился ночью на бровях и не заявил, завалившись в постель:

— Устал, как собака.

Собаку включила Ира, которая точно знала, что его рабочий день сегодня закончился в восемь вечера. Либо приключилось что-то экстренное, либо нерабочее, о чем она не была поставлена в известность. И ведь не девочка же, прекрасно знала, что нет ничего глупее и непродуктивнее претензий, выкаченных пьяному мужику. Слово за слово — и наговорили друг другу столько всего… В итоге