и казаться человеком благовоспитанным: джентльмен не должен выдавать своих чувств. И ему стало жаль Бенджи, особенно когда он заметил, каким взглядом впился в жениха Страуд из-под своих нависших бровей и каким жадным любопытством горят глаза любителя скачек.

– Кто этот малый с парализованной ногой? – спросил любитель скачек. – Он вечно тут торчит.

И Шелтон увидел человека с болезненно-желтым лицом, обращавшего на себя внимание отсутствием пробора и некоторой нервозностью.

– Его фамилия Бэйз, – сказал Страуд. – Полжизни провел с китайцами: должно быть, у него зуб против них! А теперь, с тех пор как у него повреждена нога, он уже больше не может туда ездить.

– С китайцами? Что же он там делал?

– То ли Библиями их снабжал, то ли оружием. Кто его знает! Авантюрист какой-то.

– Во всяком случае, человек не нашего круга, – сказал любитель скачек.

Шелтон взглянул на сдвинутые брови старика Страуда и сразу понял, что такого человека, который может охотиться в любом лесу и имеет уйму свободного времени для игры в бридж и сплетен в клубе, должен раздражать самый вид людей, живущих столь неупорядоченной жизнью. Минуту спустя «малый с парализованной ногой» прошел позади его стула, и Шелтон сразу почувствовал, как ощетинились завсегдатаи клуба. У Бэйза были глаза, какие нередко можно встретить у англичан, – словно горящие угли за стальной решеткой; он производил впечатление человека, который способен совершать поступки, выходящие за рамки «хорошего тона», – человека, который способен быть даже благородным. Он посмотрел прямо в глаза Шелтону: в его непреклонном взгляде было что-то говорившее, как бесконечно он одинок, – в общем, человек, которому совсем не место в таком клубе. Шелтону пришли на память слова одного из друзей его отца, который как-то сказал ему: «Да, Дик, разного рода люди состоят членами этого клуба, и они приходят сюда по разным причинам, а многие приходят потому, что им, беднягам, некуда больше идти». И, переводя взгляд с «паралитика» на Страуда, Шелтон подумал, что, ведь может быть, и старик Страуд такой же бедняга. Кто его знает! Он посмотрел на Бенджи – такого собранного и веселого – и сразу успокоился. Вот счастливчик! Ему больше не надо будет приходить сюда! И мысль, что очень скоро он сам в последний раз проведет здесь вечер, наполнила Шелтона острым ощущением радости, почти граничащим с болью.

– Партию на бильярде, Бенджи, – предложил Билл Деннант.

Страуд и любитель скачек отправились смотреть на игру, и Шелтон вновь остался наедине со своими думами.

«Правила хорошего тона! – подумал он. – Этот малый, должно быть, из железа сделан… Сейчас они еще куда-нибудь поедут отсюда: полночи проиграют в покер или какую-нибудь другую ерунду затеют».

Он подошел к окну. Начался дождь; на опустевших улицах гулял ветер. Кебмены натягивали дождевики. Пробежали две женщины под одним зонтом, и какой-то плохо одетый человек с угрюмым отчаянием прошагал мимо. Пробравшись между креслами, Шелтон вернулся на прежнее место. Перед его мысленным взором промелькнула вереница его друзей по школе и университету. Все они – да и он тоже – получили одинаковое воспитание, которое не могло привить им ничего, кроме «правил хорошего тона». Разве их знакомили с настоящей жизнью? Стоило лишь призадуматься, и становилось ясно, до чего все они невероятно глупы. Вид у них такой, словно они знают все на свете, а на самом деле они ни в чем не разбираются: ни в законах природы, ни в искусстве, ни в чувствах, ни в тех узах, что связывают людей. Да ведь по «правилам хорошего тона» даже сами слова эти не полагается произносить: все выходящее за пределы узкого круга их представлений уже не может быть «хорошим тоном». У них твердо установившиеся взгляды на жизнь, ибо все они питомцы определенных школ, университетских колледжей, полков. И эти-то люди вершат судьбы государства, диктуют законы, возглавляют науку, армию, церковь! Вот они и создали себе кодекс: не вступать в жизнь слишком молодыми, заложить здоровую основу, которую жизнь и опыт отшлифуют в дальнейшем.

«Успех! – подумал Шелтон и чуть не упал, споткнувшись о лакированные штиблеты, принадлежавшие круглолицему, добродушного вида джентльмену в золотом пенсне. – О да, это называется «преуспеть в жизни»!»

Кто-то подошел к столу, взял ту самую книгу, которая натолкнула Шелтона на все эти мысли, и принялся читать ее с каким-то сосредоточенным удовольствием. Глаза его, устремленные на страницу, только это и выражали. Ничто в ней не удивляло его, ничто не наводило на размышления.

Круглолицый джентльмен в лакированных штиблетах подошел к Шелтону и заговорил о своей недавней поездке на юг Франции. У него имелась про запас парочка пикантных анекдотов, и его лунообразная физиономия, украшенная золотым пенсне, так и сияла. Это был грузный мужчина, знавший такое множество забавных светских сплетен, что просто невозможно было не оценить его болтовню; чувствовалось, что он наслаждается жизнью и ни в чем себе не отказывает.

– Однако всего хорошего! – буркнул он вдруг. – Меня ждут…

И он ушел, оставив Шелтона под приятным впечатлением, что в предстоящем этому человеку свидании есть что-то восхитительно-запретное.

Взяв со стола бокал, Шелтон медленно выпил вино. Он благодушествовал. Он чувствовал свое превосходство над всеми этими людьми – членами одного с ним клуба, и это было ему приятно. Он ясно видел, какой бутафорией была их клубная жизнь, какое убожество это преклонение перед успехом, какая мишура вся эта литература, написанная романистами в лайковых перчатках, эти «правила хорошего тона», эти «законы приличия», эта безупречность нашего воспитания. Приятно было вот так проникнуть в самую суть вещей, приятно чувствовать свое превосходство. И, утонув в мягких глубинах кресла, Шелтон задумчиво выпустил дым и протянул ноги к огню, а огонь в ответ осторожно и благоговейно озарил его своим светом.

Глава VIII. Свадьба

Верный своему слову, Билл Деннант ровно в час заехал за Шелтоном.

– Бьюсь об заклад, что бедняге Бенджи сейчас очень не по себе, – сказал он, когда, отпустив кеб у церкви, они проходили между двумя рядами любопытных, не принадлежавших к кругу избранных, которые толпились на панели, пожирая приглашенных грустными глазами.

Женщина с землистым лицом, державшая на руках ребенка, в то время как два других стояли рядом, уцепившись за ее юбку, с таким волнением смотрела на свадьбу, словно ей не пришлось испытать горькие муки нищего брака. Шелтон вошел в церковь с чувством необъяснимой неловкости: на деньги, которые он заплатил за свой галстук, эта семья смогла бы иметь пищу и кров в течение целой недели. Он проследовал за своим будущим шурином к одной из скамей, где расположились