но служу революции по-солдатски. Измену, дезертирство, трусость выжигаю каленым железом, особенно трусость — матерь всех пороков. Из-за нее даже неплохие люди становятся хамами и холуями. — Саблин

закинул ногу на ногу, поймал носком сапога стайку солнечных зайчиков.

Хамы и холуи, как правило, трусы,— согласился Игнатий Парфенович.

— Пятая армия засорена всякой сволочью, необходима развернутая^ борьба,—продолжал Саблин с сытой, самодовольной ухмылкой, —Но я устрою славную чистку, у меня все будут тонкими, звонкими да прозрачными...

В каюту вошел Дериглазов; от его мощной, неуклюжей фигуры сразу стало тесно. ѵ

Мой сосед,— сказал Игнатий Парфенович.

— А мы знакомы.— Дериглазов стиснул руку Саблина, тот охнул от боли — Вы хотели меня под трибунал подвести, да Азин не дал. Но я не обижаюсь. Каждый исполняет свой долг

— Вот разумные слова настоящего человека! Выпьем за то что нас объединяет. — Саблин разлил спирт по стопкам.

Выпили, закусили. Разговор снова вспыхнул и заметался, как костер, в который, подбросили дров. Саблин развертывал самую приятную для него тему: о гражданской войне как-средстве мировой революции.

Если хотим победить в мировом масштабе, надо пропагандировать войну. Говорить о войне самые высокие, самые святые слова. Военные термины нужно впустить в нашу речь: Фронт, штурм, атака, битва пусть звучат с утра до ночи Хвалить героев, срамить трусов —обязанность всех, а за героями дело не станет: я герой, ты герой, он герой. В прошлом году я под Симбирском эскадроном командовал. Стою в засаде со своими кавалеристами, вижу— офицеры! Враз прикинул тактический рисунок боя.^ Конь у меня гнедой масти, на мне черная куртка, все бойцы меня знают. Вперед —на офицерские сабли! Скачу-вихрь, лечу —вихрь, бойцы за мной —и паш-ли, паш-ли, паш-ли!.. Проскочил сквозь противника, повернул коня и бац налево, бац направо, по офицерам, по офицерам!

дин, второй, третий —наповал! Офицеры руки вверх — и все! Іочка. Конец! Игнатий Парфенович моему рассказу не верит? Не веришь, да? ѵ

Больно пахнет Козьмой Крючковым, что по шесть немцев на пику вздевал.

Правда всегда неправдоподобна.— Саблин вынул из кармана вересковую трубку.-Я, Игнатий Парфенович, презираю надклассовую правду... ^ ѵ

Саблин вообще презирал всех, никого не любил, не ценил, не уважал. Революция стала для него широким, удобным мес-

том к карьере. Каким-то особым чувством ловца удачи он догадался: пришло подходящее время. Без колебаний убирал он со своего пути препоны и соперников. Жестокость он считал совершенно необходимой в борьбе за свое место в строительстве новой России.

Пока красноармейцы, командиры, комиссары сражались, Саблин что-то комбинировал, сталкивая лбами своих противников. Со всеми он разговаривал медленно, раздумчиво, оттого всякая ерунда приобретала сумеречную многозначительность. Товарищам по работе казалось, что Саблин делает какие-то необыкновенные дела, исполняет неслыханно трудную миссию. Грозный взлет народа на гребень революции дал ему призрачную возможность казаться выше собственного роста. Бывают такие минуты, когда честолюбцы видят себя как бы со стороны. Кажется им тогда, что все им позволено, что солнце светит только для них, люди на земле существуют лишь для того, чтобы оттенять их особенную жизнь.

В этот вечер Саблин чувствовал себя на вершине жизни. Он стоял, опершись о дверь каюты, держа стопку на отлете, и говорил с многозначительными паузами:

— Политика — моя судьба. Все — в политике, ничего без нее. Есть люди, меряющие исторический процесс метром личной судьбы,— я не принадлежу к ним. Не признаю личной драмы, когда разыгрывается мировая трагедия. Кстати, Парфеныч, что ты думаешь о сильных личностях, когда-то сжимавших в своих руках целые континенты?

— То, что я думаю о них, — непристойно, но только с их точки зрения. Доискиваться до смысла их деятельности — значит совершать измену, опять же с ихней точки...

— К сожалению, в мире вывелись сильные личности. Нельзя же принимать за них Бориса Савинкова или Александра Колчака. Первого я не признаю из-за его мнимой значительности, другого — из-за явной незначительности его. С подмостков жизни сошли центурионы Рима, грубые рыцари средневековья. Героизм средневековых завоевателей сменился вежливостью паркетных шаркунов,— жирным смешком зашелся Саблин.

Спорить со следователем было небезопасно. Игнатий Пар-фенович давно усвоил себе простую истину: только умный и благородный человек не злоупотребляет властью.

— Можно доказывать все, что угодно, но доказывать надо талантливо. Вдохновенный оратор ведет за собой толпу и может двинуть массы на штурм дворцов, может переманить к себе противника. Может натворить такое, что запомнится на веки вечные,— продолжал Саблин.

Игнатий Парфенович смотрел в окЪо: вечерний блеск деревьев, движущихся оконных стекол, белых пароходных стен приобрел силу и свежесть и очаровывал душу.

Саблин и Дериглазов в куртках из черного и желтого хрома взмахивали руками, повертывали из стороны в сторону головы, оглушали друг друга словами, хлесткими как оплеухи.

— Люблю молодость, уважаю ее порывы! — восклицал Саблин.— Еще юношей я избрал девиз — нарушайте, нарушайте, нарушайте тишину стоячих вод! Революция погибнет, если бурный поток ее превратится в омут. Только одна юность способна на благородство, а благородные поступки так же редки, как и великие творения искусства. Это странно, но не парадоксально. Разве не парадокс, что жертвы иногда влюблены в своих палачей, а люди принимают тупых идолов за античных богов?

Игнатий Парфенович смотрел исподлобья на Саблина, он иногда впадал в раздражение и тогда изменялся на глазах: печальный взгляд его становился угрюмым, лицо темнело.

— Боги? Цари? Идолы? Все они умирают, часто не оставляя даже следов на страницах истории. А если и оставляют, то следы преступлений... Ты говоришь о прошлом, я думаю о будущем. О новых исторических временах. Новую русскую историю надо начинать с нуля, в этом я совершенно убежден, и ее будут творить настоящие люди.

— Кого вы разумеете под настоящими людьми? Коммунистов? — спросил Игнатий Парфенович.

— Хороший коммунист тот, кто готов умереть за свои идеалы, хороший монархист — это мертвый монархист,— ответил Саблин.

— И больше никаких оттенков?

— Если для дела пролетариата нужен негодяй, он уже хороший человек.

т— В борьбе за народное счастье негодяи не могут быть помощниками. Они вызовут ненависть людей.

—- Пусть ненавидят, лишь бы боялись.

— Вы знаете, чьи слова повторяете? Ведь это Калигула сказал.

— Мудрые слова, возьму их