– Я ничего не смыслю в военных вопросах, но мне кажется, что мы ничего не потеряем, явившись на эту встречу, а вот выиграть можем многое. Послушаем, что хочет сказать этот человек, и, возможно, спасем тем самым множество жизней. Ибо, если никто здесь не сомневается, что мы возьмем верх над атамидскими войсками, кто может утверждать, что они не нанесут нам значительного урона? Урона столь ужасного, что наша армия от него не оправится!

Роберт де Монтгомери чуть не задохнулся.

– Займитесь своими делами, прелат[43]! – закричал он, приподнявшись в кресле. – Здесь строго военное собрание!

Он осознавал, что в этот момент его собственное поведение не очень соответствует статусу претора крестового похода. И тут внезапно его осенило. Это же очевидно. Все подстроено Боэмундом Тарентским и его кликой. Старый махинатор договорился с приором, что тот вмешается, чтобы в присутствии всех высших офицеров кампании выбить его из колеи. И его план почти сработал. Следовало раз и навсегда показать им, из какого теста сделан он, Роберт.

Кто знает, а не поддерживает ли этот проклятый сицилийский нормандец постоянную связь со своим ублюдком-племянником? – подумал он. Может, они же и подстроили столь своевременное получение послания? Чтобы выставить меня перед всеми в дурацком свете, вытащили на свет божий этого жалкого приора, который так и не оправился после потери поста легата. Ничего, эти предатели своего дождутся. Как только Танкред и его тараканья армия станут воспоминанием, я ими займусь!

Придав своему лицу более подобающее выражение, Роберт де Монтгомери снова устроился в кресле.

– С каких это пор прелаты занимаются военной стратегией? – прогромыхал он со всем сарказмом, на который был способен.

Он намеренно употребил слово «прелат», которое в представлении солдат было накрепко связано с образом ленивого церковного сановника, целыми днями ублажающего собственные прихоти, пока все население вкалывает и страдает. Кстати, подобная карикатура не всегда бывала далека от истины.

К несчастью для Роберта, Филипп де Пон-дю-Руа, как и Петр Пустынник, весьма мало соответствовал такому образу. Глядя на его спускающуюся до пояса и наброшенную на широкий белый подрясник короткую черную накидку без всяких украшений, сложно было вспомнить, что он епископ. Praetor peregrini добавил тоном, который как бы подводил черту дискуссии:

– Каковы бы ни были сомнения, испытываемые нами в данный момент, никто не должен забывать, с какой легкостью мы давили этих паразитов с самого начала войны! Для нас стало неожиданностью, что они быстро и в таком количестве развернули свои силы? Что ж, эффект неожиданности уже прошел! Так что выйдем отсюда и уничтожим их!

– А как же сбитые перехватчики Н-шесть? – выкрикнул кто-то снизу. – Это тоже оказалось чертовски неожиданно!

Роберт опомниться не мог: ему осмеливаются публично возражать. Он-то собирался воодушевить офицеров, созвав самый большой военный совет за все время кампании, но теперь понимал, что идея собрать столько народа несла в себе существенный недостаток: толпа обеспечивала анонимность, что придавало людям смелости.

– Не важно, мы все равно победим их, – прорычал он. – Они всего лишь животные!

– Ну да, – бросил другой голос откуда-то слева. – Вот только теперь их возглавляет Танкред Тарентский. Он знает наши тактические приемы и может предвидеть наши действия!

– Не важно! – рявкнул герцог Нормандский. Его больше не заботило, что он кричит. – Если понадобится, мы снова поднимем наши Н-шесть! И на сей раз они понесут импульсные бомбы горизонтального действия! Утопим атамидов в их собственной крови!

Новая волна беспокойного ропота прошла по залу. Трудно было сказать, вызвала ли ее перспектива использования импульсных бомб горизонтального действия или сам факт, что Praetor peregrini утратил хладнокровие.

– Мы не можем этого сделать!

На этот раз новый участник не был анонимом. Высказался Фейнберг, главнокомандующий воздушными силами.

– Если Н-шесть снова взлетят, они все будут уничтожены!

Прежде чем Роберт успел ответить, маркиз де Вильнёв-Касень воскликнул:

– Ну и что? Они погибнут, выполняя свой долг во имя Всемогущего! О каком более славном конце может мечтать солдат Господа?

Ни от кого не ускользнул цинизм этого замечания. Не дав главнокомандующему вставить хоть слово, Вильнёв-Касень продолжал:

– К тому же, даже если их собьют, они как минимум успеют произвести опустошения в рядах неприятеля!

Судя по поднявшемуся в зале смутному шуму, собравшиеся не разделяли его точку зрения. Кто-то выкрикнул:

– Даже в этом нет уверенности!

Ошеломленный Роберт беспомощно наблюдал, как ситуация выходит из-под контроля. Совет, на котором по его задумке должен был говорить только он сам, грозил обернуться общественной дискуссией. Даже его главный союзник, Раймунд де Сен-Жиль, сидел с растерянным видом.

– Я действительно всего лишь служитель Божий, – снова вмешался Филипп де Пон-дю-Руа, – но именно в этом качестве я обязан стараться поелику возможно сохранить жизнь Его творений. Полагаю, мы должны предложить Танкреду Тарентскому перемирие.

Это было уже слишком. Герцог Нормандский взорвался:

– Да как вы смеете, монах! Желаете нашей капитуляции, да? Ждете только одного – чтобы мы склонились перед этими тараканами и сдались вашему хозяину, ренегату Танкреду Тарентскому?

– Но… – залепетал приор, сбитый с толку столь внезапной вспышкой ярости. – Какая нелепость, я…

– А я вам этого не позволю, ни вам, ни вашим сообщникам! – Роберт был вне себя. – Вы присоединитесь к вашему вдохновителю, Петру Пустыннику, в тюремных застенках! Там и обсудите военную стратегию, времени хватит! Немедленно арестовать этого человека!

Среди собравшихся поднялся оглушительный шум. Но Роберт, не обращая ни на что внимания, продолжал выкрикивать приказания.

– Стража, взять этого предателя и бросить его в тюрьму!

Не реагируя на всеобщее возбуждение, четверо военных полицейских пробились сквозь толпу и схватили Филиппа де Пон-дю-Руа, который позволил себя увести, не оказав никакого сопротивления.

– Роберт де Монтгомери, вы совершаете трагическую ошибку! – только и воскликнул он. – Тысячи невинных заплатят за ваше ослепление!

Со всех сторон раздавались возмущенные возгласы. Арест епископа был чем-то совершенно неслыханным.

Лицо Роберта побагровело от ярости. Пока военная полиция выводила приора из зала, герцог встретился взглядом с Боэмундом Тарентским. Тот, внешне безразличный к происходящему, не отвел глаз, даже не стараясь скрыть свою ненависть. На краткое мгновение Роберт пришел в замешательство. И хотя продлилось это не дольше секунды, крошечного отрезка времени хватило, чтобы он внезапно почувствовал себя уязвимым перед лицом такого противника. Тут же овладев собой, он взбесился из-за своей секундной слабости. Его по-настоящему затрясло. Необходимо было немедленно взять ситуацию в свои руки, доказать собственную непреклонность. Решив пойти ва-банк, он уставил обвиняющий палец на сицилийского нормандца.