от него. Мы с Вукеличем решили утопить его в ближайшем озере и однажды около семи часов утра сели на трамвай в Синдзюку, одетые, как туристы, у каждого в руках палка, на спине – рюкзак. В рюкзаках – радиоприемник, три передатчика и другие части. Нас беспокоила возможность проверки багажа в пути, но все прошло благополучно, и на станции Отцуки мы пересели на электричку, доставившую нас в Йосиду, откуда мы на такси доехали до отеля на озере Яманаки. Служащие отеля, пытавшиеся помочь нам занести рюкзаки, были удивлены их тяжестью и поинтересовались, что в них. Вопрос застал нас врасплох, но мы сумели сохранить спокойствие и без колебаний ответили: “Мы привезли с собой дюжину бутылок пива”. “У нас вдоволь хватает пива”, – сказали они, торопливо идя к нашему номеру с багажом. Мы опасались, как бы кто-нибудь не обнаружил, что` у нас в рюкзаках на самом деле, и не известил полицию, а потому, обсудив положение, выехали на середину озера в нанятой нами лодке и утопили в нем весь наш багаж, после чего вернулись в Токио, сбросив это по-настоящему тяжкое бремя со своих душ. Позднее, когда я рассказал Зорге об этом, он резко заметил: “Вам следовало избавиться от груза в Токио, вместо того чтобы ехать так далеко”»[655].

Зорге был прав – далекий путь (не менее двух часов от Токио) с опасной поклажей мог оказаться фатальным в случае, если бы багажом заинтересовался не портье, а полицейский. Впрочем, в некоторых источниках именно так и есть: якобы Вукелича и Клаузена с их опасным грузом задержал на подходе к озеру полицейский. Несложно предсказать, чем бы закончилось это путешествие, если бы не выдержка Бранко и не знание им местных порядков. В этой интерпретации инцидента указывается, что он сообщил полицейскому, что они с Максом везут с собой выпивку, чтобы расслабиться на природе, и сделал вид, что развязывает рюкзак и собирается угостить бдительного стража порядка. Тот вынужден был в испуге ретироваться, так как инструкция строго-настрого запрещала сотрудникам правоохранительных органов Японии выпивать с иностранцами – это могло быть расценено как попытка вербовки со стороны «белых шпионов»[656]. И, в соответствии с этой же версией, Зорге не просто был обеспокоен несанкционированными действиями своих подчиненных, а оказался по-настоящему взбешен. Да и несколько его обмолвок в «Тюремных записках» позволяют понять, что отношения с Бранко были непростыми.

Возможно, Вукелич, которому когда-то хотелось стать ученым-марксистом и которому в Москве обещали, что в Токио он не задержится дольше, чем на два, максимум три года, действительно выделялся из числа пятерки сотрудников резидентуры «Рамзая». Он обладал свободолюбивым, даже несколько легкомысленным характером, но нельзя не признать, что все эти восемь лет он был товарищем, на которого и Зорге, и его друзья могли положиться в трудную минуту. Он рисковал жизнью вместе с ними, хотя, конечно, степень его вовлеченности в разведывательную работу и преданности своему делу нельзя сравнить с тем, как работал наш герой. Интересно, что и Макс Клаузен, более близкий к Зорге, чем к Вукеличу, считал последнего если и «не слабым звеном», то уж никак не человеком, до конца отдающимся своему делу: «Когда я впервые приехал в Токио, он очень много работал на группу, но чем дальше, тем больше он всегда оказывался занят чем-то другим, когда считалось, что он работает на Зорге…

Я уверен, что в конце он окончательно забросил все дела. Временами, когда Зорге хотел увидеться с ним, он исчезал из виду на целую неделю. Зорге это сильно сердило, но я не говорил ему, почему Вукелич не показывается. Я хорошо понимал Вукелича, потому что и сам тоже порвал с коммунизмом»[657].

Однако нам неизвестно, в отличие от дела Клаузена, об отречении или попытках Вукелича раскаяться в своих преступлениях перед японским правосудием. Пусть это было неожиданно, но он на следствии заявил себя полноправным и полноценным членом ядра группы Зорге и откровенно, но без всякого сожаления, говорил о работе на Москву: «Наиболее важной была политическая, дипломатическая и военная информация. Мы всегда собирали эту информацию, имея в виду возможность возникновения военного конфликта между Японией и Советским Союзом. Я могу добавить, что при этом мы всегда считались с возможностью нападения или вторжения по тем или иным причинам в Советский Союз и никогда не исходили из предположения о возможности нападения на Японию Советского Союза. Таким образом, наша информация всегда состояла из материалов, которые позволяли Сталину избежать опасности. Такое толкование может показаться довольно элементарной интерпретацией действительного положения, но таково было мое впечатление об общем направлении и целях нашей работы, полученное мной в процессе бесед и сотрудничества с Зорге. Все это подтверждало мое первоначальное представление и убеждение в том, что мы работаем в целях защиты Советского Союза, который в свою очередь должен был построить социализм в своей стране»[658].

Как и Клаузен, Бранко Вукелич был приговорен к пожизненному заключению и до июля 1944 года оставался в токийской тюрьме Сугамо, где ему разрешались короткие встречи с женой Ёсико и родившимся незадолго до ареста сыном Хироси-Лавославом. Последний раз бывший «Жиголо», изможденный, больной, страдающий хронической дизентерией и почти полностью ослепший, встретился с ними за 30 минут до отправки в страшную своим режимом и неприспособленностью к холодному климату тюрьму города Абасири на самом северном острове Японии – Хоккайдо. В конце декабря 1944 года он обратился к Ёсико с длинным прощальным письмом, и оно больше, чем любой рассказ о нем, раскрывает нам внутренний мир Бранко Вукелича:

«Извини, что это письмо задержано. Это произошло потому, что пришлось отложить его на 4-е воскресенье. Я получил письмо нашего мальчика, и, конечно, оно доставило мне большую радость. Ты, конечно, представляешь себе, как я восхищаюсь и вместе с этим беспокоюсь о твоей напряженной жизни. Прошу тебя: хорошенько позаботься о себе ради меня, ведь я так люблю тебя. Как ты писала, от моральных сил зависит многое. Мне очень нравятся твои родители. Пожалуйста, будь к ним добра. Теперь для начала позволь мне ответить на твои вопросы.

1) Серебро необходимо возвратить. Его оставляли нам на сохранение.

2) Почтовый бювар я получил, но пользоваться им мне пока не разрешают.

3) Я хорошо разбираю и читаю твои письма, но, поскольку время на них ограничено, пиши как можно четче и яснее (теперешний стиль и почерк меня вполне устраивают). Я хочу, чтобы ты описала когда-нибудь в одном из своих писем твой полный день, с утра до вечера, в присущем тебе интересном стиле.

4) Отвечай мне в письмах на все мои вопросы. Если что-нибудь не разберешь в моем письме – спрашивай.

5) Мне