– Да, они очень милы. Такие славные маленькие республиканцы!..

На следующей неделе, когда он вошел в зал заседаний Люксембургского дворца, Сенат встал и встретил его аплодисментами. Леон Сэ, председательствовавший тогда, сказал кратко:

– Гений прибыл на заседание, и Сенат рукоплещет ему.

Зрелище небывалое. Человек, который в пору своей зрелости и честолюбия затягивался в шитый золотом мундир пэра Франции, теперь похож был на «какого-нибудь столяра, старого каменщика», и Франция чтила этого старца в пиджаке из черного альпага, крепкого как скала, о которую бились бурные волны долгих лет. В июле авеню Эйлау переименовали в авеню Виктор-Гюго, и теперь друзья могли писать: «Господину Гюго, проживающему на собственной своей улице». Четырнадцатого июля – снова шествие с музыкой, оркестрами, хорами певчих; сто раз гремела «Марсельеза», которую он так любил. День его именин – 21 июля – праздновался в более тесном кругу.

Каждый раз, как толпы людей заполняли в триумфальном шествии авеню Гюго, к ним присоединялась неутешная Бланш. Она проходила вновь и вновь, желая хоть мельком увидеть утраченного, но не забытого старого своего друга. Она была теперь несчастна, ибо видела, что соединила свою судьбу с негодяем. Он «злоупотребил доверием своей жены, промотал ее деньги» и угрожал Локруа опубликовать письма и любовные стихи, которые Бланш получала от своего знаменитого обольстителя. В самый разгар апофеоза Гюго это вызвало бы еще более громкий скандал, чем адюльтер, в котором он был уличен в 1845 году. Поэт в отчаянии воскликнул: «Долгая честная жизнь; восемьдесят лет; преданное служение людям; добрые дела вместе с женщиной, ради женщины, через посредство женщины… и все привело к низкой, пошлой, гнусной клевете, к мерзости…» Шантажист продал Локруа (очень дорого) оригиналы рукописей, компрометировавших поэта. Чистому сердцу Альбы доставили горькие страдания переговоры об этой продаже.

«Она сблизилась с друзьями поэта, – говорит госпожа Леклид. – Мы часто видели ее в Лувре, в отделе копий; она приходила туда узнать у Леклида „новости о своем господине“. С какой жадностью она слушала все, что говорилось о нем. Ее строгое лицо на мгновение оживлялось, потом она снова впадала в уныние и плакала горючими слезами. Скорбь ее была искренней». На авеню Виктор-Гюго «Бланш подолгу стояла на тротуаре, подстерегала минуту, когда выйдет поэт, стремилась увидеть его. Поль Мерис мягко обходился с этой несчастной, удрученной женщиной, если встречался с нею, когда она прохаживалась около дома… Однажды госпожа Друэ узнала свою бывшую горничную, пришла в неистовый гнев и устроила мэтру ужасную сцену». О ревность, желчью наполняющая душу!

С 21 августа по 15 сентября 1882 года Жюльетта Друэ, теперь лишь номинальная, но «признанная» наконец возлюбленная Виктора Гюго, гостила вместе с ним в Вель-ле-Роз у Поля Мериса. Ей приятно было, что ее допустили в этот дом, – ведь госпожа Мерис прежде никогда не желала принимать ее у себя. А по возвращении она слегла. У нее была злокачественная опухоль кишечника. В изможденном старческом лице женщины, угасавшей от рака, ничего не осталось от чудесной красоты, которой она блистала в 1830 году, – разве только ласковая нежность глаз и красиво очерченный рот. Когда больная могла, вся скорчившись, посидеть в кресле у окна своей спальни, она видела на другой стороне улицы спокойный монастырский сад и, «чтобы не думать», смотрела на сестер общины Премудрости, вспоминала свое детство, проведенное в монастыре Вечного поклонения.

Сознавая, что она обречена, Жюльетта просила разрешить наконец вопрос с «двойной могилой», имея в виду могилу своей дочери Клер и свою собственную: ей хотелось, чтобы они были рядом, а Гюго все не предпринимал необходимых для этого шагов.

Жюльетта Друэ – Виктору Гюго, 19 октября 1881 года: «Если это тебе хоть немного неприятно, разреши, чтобы я одна занялась хлопотами, и на днях утром я это сделаю, нисколько не нарушая твоих привычек и домашнего обихода. Ты не можешь мне в этом отказать, и я прошу сделать все сейчас же, так как время не терпит…» Через год (1 ноября 1882 года) больная снова попросила поэта: «Поищем вместе в дивных стихах, какие ты мне когда-то посвятил, строки, которые должны служить мне эпитафией, когда нас уже не будет на свете…»

Престарелая чета в последний раз отправилась в Сен-Манде 21 июня 1882 года. Жюльетта навестила покойную дочь, а Гюго – свою дочь, содержавшуюся в доме умалишенных. В тот день он уже в восемь часов утра получил трогательную записку: «Дорогой, любимый мой, спасибо, что ты повезешь меня сегодня в Сен-Манде для печального и нежного свидания. Мне кажется, что у могилы моего ребенка мне не так горько будет думать о предстоящем… Надеюсь, ты увидишь свою дорогую дочь в добром здравии и мы вернемся с тобою после нашего паломничества если не утешенными, что невозможно в этом мире, то, по крайней мере, смирившимися с волей Господней…»

В театральном мире вспомнили, что 22 ноября 1832 года состоялась премьера драмы Гюго «Король забавляется» и что запрещенная тогда пьеса второй раз уже не появилась на сцене. Желая отметить ее пятидесятилетие, Эмиль Перен, директор Комеди Франсез, возобновил постановку драмы и добился, чтобы первое представление состоялось 22 ноября 1882 года. Умирающая Жюльетта присутствовала (высшая честь!) на этом спектакле вместе с Виктором Гюго и сидела с ним в директорской ложе. Президент Республики Жюль Греви занимал правительственную ложу на авансцене. После великого почета Жюльетте оставалось только одно – умереть от голода.