секунд будет заканчиваться испытание очередного двигателя. Их сделали. Вот эти боксы и тянутся в несколько рядов на десятки метров. Внизу под ними все гудит и содрогается — работают дизели. А мы ничего не слышим: прекрасная изоляция от шума. Все автоматизировано, манипулятор сам доставит двигатель в нужный бокс.

В раскрытые створки крыши было видно, как двигатель опустился на стенд. Оператор принял его. Выползли обратно захваты. Сошлись створки крыши.

— Как вы думаете, какова общая длина наших конвейеров? — спрашивает Поташов.

— Сорок пять километров, — отвечаю.

— Шестьдесят, — поправляет директор Поташов.

— На войне, случалось, мы делали марш-броски по тридцать километров в сутки. Значит, мне два дня ходить не переставая, чтобы обойти лишь конвейеры завода двигателей, одного из семи заводов КамАЗа?

— Ногами не находишься, — усмехается Поташов. — Иной день накручиваем с водителем десятки километров, не выезжая из-под крыши.

Виктор Денисович Поташов любит свой завод, а ведь не хотел сюда ехать, во всяком случае, не рвался. Двадцать три года проработал в Барнауле на заводе «Трансмаш», куда приехал в 1949 году после окончания института. Прошел весь путь по технологической лестнице — от сменного мастера до заместителя директора завода. Так уже и решил: проработаю в родном городе до конца жизни. Но вот в начале 1972 года поехал в московскую командировку, и Виктора Денисовича попросили зайти в Центральный Комитет партии.

— Как вы смотрите на то, чтобы поработать на Камском автомобильном заводе? — спросили его. — Вы дизельщик, а там как раз такой завод.

— Я домосед, — уверенно отвечал Поташов.

— Все же поезжайте туда, посмотрите. Может, и нам что-нибудь подскажете.

Поташов полетел в Набережные Челны и увидел там поле. Никакого завода не было и в помине. Крутились экскаваторы. Снег не успевал покрывать разодранную землю, поле было черным. И росли из поля опоры, по которым трудно было о чем-либо судить. Но когда Поташов познакомился с технологическим проектом завода двигателей, его поразила новизна и смелость, которые были в этот проект заложены.

И срок до первого двигателя был необычный — менее четырех лет. Значит, за дело взялись серьезно.

Словом, Поташов оказался на КамАЗе. И теперь с полным основанием считает себя коренным камазовцем.

— Про КамАЗ часто говорят, — замечает Поташов, — не завод, а выставка достижений. Слышали, наверное?

— Слышал, — отвечаю я.

— И что? Не согласны?

— На выставке тишь да гладь, — говорю, — сплошные восторги. На выставке какой план — количество посетителей. А у вас действующее предприятие. И план, измеряемый, как говорит одна моя приятельница, штуками и процентами.

— К плану мы приучены. Без плана жизнь была бы слишком легкой. У нас другое. Завод у нас новый — и проблемы новые. Идет отладка не только технологическая. Отлаживаются отношения между людьми, это — главное.

Мне вспоминается недавний разговор с мастером, который жаловался на молодого рабочего Петю, а в общем-то, как раз на те проблемы, о которых говорил Поташов. Образование у Пети хорошее, заканчивает техникум. И дали ему станок с программным управлением для обработки металла с наивысшей точностью. Поверхность металла получается такая гладкая, тронешь — словно атлас, а не железо. И начал Петя работать на станке. Стоит и семечки лузгает. Знай себе поплевывает. Ан нет, не дает станок обещанной точности. В чем дело? Долго копали, не могли раскопать. Тут Петя отпуск получил. Временно поставили Васю, и станок стал давать необходимую точность. «Что ты сделал, Вася?» — мастер спрашивает. «А ничего не сделал. Я семечек не грызу».

Мастер, рассказавший эту историю, заметил:

— Научно-техническая революция с семечками не уживается.

Продолжаем поход по заводу. Пришли на участок, где движение мало сказать разумное, но и централизованное. Это главный конвейер сборки, куда сходятся все узлы и детали двигателя, изготовленные на заводских линиях.

Двигатель начинается с картера. Дальше идет начинка: цилиндры, поршни, штоки и прочие технические детали.

Из полусобранного нутра двигателя торчит вызывающе сложенная записка: карта контроля. Разворачиваю ее. Пометка более чем лаконичная: «замена коленвала». И закорючка подписи, сделанной шариковой ручкой. Где-то в процессе сборки произошло смещение стыков — так показали замеры.

Технологическое разбирательство началось до нас. Главный инженер докладывает директору суть конфликта. Директор решительно шагает против течения конвейера, пока не добирается до злополучной детали, на которую пало подозрение в подрыве ритмичной работы завода, — шестеренку № 115.

Двухколенчатая Валя

Там работала Валя. Полгода назад мастер привел ее и сказал: «Будешь работать здесь. Операция называется „насадка шестерни“. И за шпонкой следи». Мастер несколько раз показал, как и что надо делать. Валя сказала, что ей понятно. И в самом деле, не так уж сложно, всего две операции в минуту, правда, несколько монотонно, но к этому в конце концов можно привыкнуть.

Валя поправила цветную косыночку на голове, подогнала поудобнее ремень на джинсах и начала работать.

Технологическая сторона дела была такова. В этом месте от главного конвейера сборки отделялся отросток, где заканчивались последние манипуляции с коленчатым валом, который спускался с небес, как бог на машине. В частности, на ось коленчатого вала насаживалась роковая шестеренка сто пятнадцать. Для этой цели существовала сложная полуавтоматическая система, которая сама поворачивала шестерню, насаживала ее на вал, фиксировала и запрессовывала. Девушке Вале, следившей за этой операцией, оставалось навесить шестеренку на специальный штырек да вставить шпонку в паз, что Валя успешно и делала до сегодняшней смены.

Вот мы и добрались до двухколенчатой Вали, как ее прозвали в цехе с легкой руки сборщика Юры: длинноногая Валя ходила в джинсах.

Когда Валя идет по цеху, все парни моложе двадцати пяти лет не выдерживают и