какимъ скандаломъ, ни предъ какой оглаской. Болѣе всего нажимала она свою безпощадную руку на самое чувствительное мѣсто моего сердца, на образованіе дѣтей. Всѣми средствами и путями препятствовала она ихъ образованію. Она внушала имъ отвращеніе къ иновѣрнымъ наставникамъ и къ ихъ ученію, не отпускала мальчиковъ въ учебныя заведенія, похищала дѣвочекъ изъ пансіоновъ. Борьба между мною и ею на этомъ щекотливомъ пунктѣ дошла до того, что я вынужденъ былъ прибѣгать въ помощи властей. Эта борьба причиняла такія страданія и униженія, какихъ я еще въ жизни не испытывалъ. Слѣдствіемъ такого положенія было то, что я не нашутку началъ замышлять о ликвидаціи всѣхъ моихъ дѣлъ. Я рѣшился было обратить все свое состояніе въ наличный капиталъ, основательно обезпечить моихъ бѣдныхъ дѣтей и бѣжать…

Между тѣмъ, многое въ моей коммерческой и служебной дѣятельности измѣнилось. Самый театръ семейныхъ повседневныхъ ссоръ перенесся въ другую мѣстность, мѣстность самую роковую для меня. Это было захолустье, отличающееся полнымъ застоемъ въ нравственномъ и матеріальномъ отношеніяхъ, провинція изъ провинцій. Затхлый этотъ мірокъ отличался особенно своимъ еврейскимъ народонаселеніемъ, изобиловавшимъ такими уродливыми, нравственными самородками, какихъ въ другихъ еврейскихъ обществахъ и со свѣчей отыскать невозможно. Въ средѣ этого еврейскаго общества, за весьма рѣдкимъ исключеніемъ, фигурировали самыя отъявленныя ничтожества, тунеядствующіе ростовщики, мелкіе интриганы по профессіи, факторы изъ одной любви къ искусству, доносчики, пасквилянты и ябедники. Мое положеніе въ этомъ обществѣ было самое непріятное.

Я былъ знакомъ со всѣми, но сходился лишь съ тѣми очень немногими, которые могли внушить мнѣ хоть какой нибудь человѣческій интересъ. Я старался быть полезнымъ всѣмъ, но не могъ скрывать презрѣнія въ тѣмъ гнуснымъ субъектамъ, которые считалъ позоромъ своей націи, пятномъ человѣчества. Я жилъ почти изолированной жизнью, преслѣдуя собственныя дѣловыя и житейскія цѣли, не интересуясь еврейской сплетней, чужими дѣлами, чужой семейной грязью, часто волновавшей затхлый мірокъ своей траги-комичною оригинальностью. Общество вообще, а еврейское въ особенности, не прощаетъ тому, кто живетъ особнякомъ, идетъ собственной дорогой, не придерживаясь рутинныхъ обычаевъ. Еврейское мѣстное общество не взлюбило меня съ перваго же дня, причислило къ разряду людей слишкомъ о себѣ мечтающихъ и прозвало въ насмѣшку аристократомъ. Кромѣ того, оно не могло остаться равнодушнымъ къ собрату, питающемуся русской кухней, брѣющему бороду, курящему въ субботніе дни, обѣдающему въ постные дни, а главное, живущему врозь съ законною женою, не занося въ метрическія книги, хоть разъ въ два года, о рожденіи сына или дочери. Мое положеніе было самое несносное и своеобразное: евреи причисляли меня къ русскому лагерю, а русскіе, при всякомъ удобномъ случаѣ, причисляли меня къ жидамъ, которые забываютъ свое мѣсто.

Еврейскіе мои враги стояли внѣ моей сферы; я не принадлежалъ къ ихъ кагалу, а потому они ни чѣмъ не могли вредить мнѣ, кромѣ мелкой сплетни, мало смущавшей меня. Но еврейскій Ахиллесъ имѣлъ свою чувствительную пятку въ лицѣ неугомонной жены. Это обстоятельство вскорѣ сдѣлалось общеизвѣстнымъ. Еврейскіе кумовья и кумушки приняли подъ свое покровительство несчастную жертву супружескаго деспотизма и завертѣли ею какъ шарманкой. Подъ искусными ихъ руками, кивая шарманка, подъ самыми моими ушами, начала издавать такіе раздирающіе звуки, отъ которыхъ приходилось или оглохнуть или бѣжать безъ оглядки.

Эти непріятные звуки услаждали мой слухъ нѣсколько лѣтъ сряду. Мало-по-малу я началъ къ нимъ привыкать. Жена жила врозь со мной, но на одномъ дворѣ, заправляла всѣмъ домомъ, фигурировала какъ хозяйка, пользовалась матеріальными удобствами и, съ горя и неудовлетворенной любви, полнѣла съ каждымъ днемъ. Она имѣла собственный кругъ знакомства, своихъ друзей, свои радости, свои печали, свои интриги, свои ссоры и примиренія. Ей самой надоѣло уже воевать со мною и обращать меня на путь истинный, но выпустить меня совсѣмъ изъ когтей она ни за какіе блага не соглашалась. Въ дѣло воспитанія дѣтей, устраненныхъ мною отъ вреднаго ея вліянія, она перестала наконецъ вмѣшиваться, сознавая свою полнѣйшую безправность въ этомъ отношеніи. Я втянулся въ эту жизнь и думалъ дожитъ уже такимъ обнавомъ свой неудачный вѣкъ, какъ случилось въ нашемъ отечествѣ нѣчто въ высшей степени благодѣтельное для Россіи и, въ такой-же степени, пагубное для меня. Это нѣчто была судебная реформа.

Судебная реформа, подъ популярнымъ названіемъ гласнаго суда, взбударажила всѣ умы, даже умы праздные, безграмотные. Большая часть евреевъ занимается крупною или мелкою коммерціею, пускается въ спекуляціи, въ афферы, покупаетъ, продаетъ, занимаетъ, даетъ въ займы, арендуетъ, вступаетъ въ товарищества. Конкуренція, борьба съ своими ближними за существованіе ведетъ къ частымъ столкновеніямъ, столкновенія ведутъ къ ссорамъ, а ссоры къ процессамъ. Естественно, что предстоявшіе новые судебные порядки, отсутствіе взятокъ, словесное состязаніе на судѣ, рѣшеніе дѣла не буквою закона, а убѣжденіемъ судей породили разнохарактерныя надежды и понятія. Людямъ неблагонамѣреннымъ казалось, что нѣтъ ничего легче, какъ запутать новый судъ, выдать изнанку за лицевую сторону, выиграть самые бездоказательные процессы силой лжи и льстиваго краснорѣчія. Такія мнѣнія о судьяхъ и судахъ поддерживались доморощенными, частными адвокатами, выползшими на добычу цѣлыми стаями, изъ всѣхъ закоулковъ. Процесси, особенно въ еврейской торговой средѣ, выростали какъ грибы, и какъ грибы самаго вычурнаго вида. Новые суды, въ буквальномъ смыслѣ слова, были завалены дѣлами. Судебныя залы служили главнымъ центромъ сходокъ для праздныхъ зѣвакъ, для плутовъ, безплатно набирающихся юридической премудрости съ цѣлью познакомиться со взглядомъ суда и при случаѣ приложить этотъ взглядъ къ дѣлу… На судахъ разбирались самые курьезные, неслыханные процессы. Еврей шинкарь, напримѣръ, у котораго кредиторъ секвестровалъ, посредствомъ полицейской сельской власти, боченокъ водки, цѣною въ 88 руб., доказывать что этимъ секвестромъ кредиторъ причинилъ ему убытки за 6983 руб. 33 коп., и доказывалъ это съ такимъ серьезнымъ видомъ, въ такихъ выраженіяхъ, съ такими комичными жестами, что судьямъ стоило нечеловѣческихъ усилій, чтобы сохранить серьезность. У мироваго судьи, еврей приносилъ жалобу на свою жену, при громадномъ стеченіи народа, въ слѣдующихъ выраженіяхъ.

— Г. Судья!

— Что вамъ угодно?

— Я имѣю залоба на моя зона Перле.

— Подавайте прошеніе.

— Г. Судья, я не умѣю писать.

— Попросите кого-нибудь написать.

— Я бѣдный, г. судья. Позволяйте мнѣ разсказать.

— Говорите.

— Я имѣю залоба на своя зена Перле…

— Въ чемъ состоитъ ваша жалоба?

— Жена моя Перле не хоцетъ ходить… да, ходить не хочетъ…

— Говорите яснѣе, куда ходить не хочетъ?

— Въ воду, г. судья, ходить не ходетъ.

— Въ какую воду?

— Обыкновенно вода, дто при банѣ.

— То есть, въ баню ходить не хочетъ, что-ли?

— Ахъ нѣтъ, г. судья, на цто мнѣ баня?

— Что-же вы хотите?

— Я ходу чтобы моя зена, Перле, пошла въ колодязь[88] по закону.

Всеобщее ложное понятіе о назначеніи новыхъ судовъ привилось, конечно, и къ той средѣ, гдѣ подвизалась моя недовольная, оскорбленная супруга.