— Скажи яснѣе: ты хочешь быть вѣчною насѣдкою: рожать и кормить, кормить и рожать. Такъ-ли?

— Я все то хочу, что Богъ велитъ.

— Другъ мой! пойми-же, наконецъ, что дѣти требуютъ средствъ. Я своихъ дѣтей воспитать хочу, а для этого требуются средства!

— Всѣ евреи воспитываютъ дѣтей!

— Тѣ евреи, которыхъ ты ставишь мнѣ въ примѣръ, дѣтей не воспитываютъ, а только кормятъ, да и то съ грѣхомъ пополамъ.

— А ты-же что? Своихъ дѣтей пряниками кормить собираешься?

— Дѣло не въ пряникахъ, а въ образованіи, словомъ въ томъ, чего ты совсѣмъ не понимаешь.

— Всевышній заботится о дѣтяхъ. Ты его не перемудришь.

— На Бога надѣйся, а самъ не плошай. Знаешь ты эту умную русскую пословицу?

— Я ничего русскаго не знаю и знать не хочу. Я сто разъ тебѣ уже говорила.

— Напрасно. Ты другую пѣсню затянешь, когда твои дѣти получатъ русское воспитаніе.

— Что? Русское воспитаніе? Мои дѣти? Я ихъ скорѣе передушу. Не быть по твоему! Я уже приняла еврейскаго учителя. Другихъ учителей моимъ дѣтямъ не нужно.

— Не мѣшаю твоему еврейскому учителю. Дѣти еще маленькія. Но помни это: когда наступитъ пора, я вышвырну твоего невѣжу-учителя за окно!

— Не смѣешь! я мать моимъ дѣтямъ, и воспитаю ихъ въ страхѣ Божіемъ.

Разгаралась семейная сцена во всемъ ея бурномъ величіи. Дѣти смотрѣли на разсвирѣпѣвшихъ родителей, хлопая испуганными глазенками, не зная, кому симпатизировать.

Въ другой разъ, жена вдругъ обрадуетъ меня сюрпризомъ.

— Повѣришь-ли, Сруликъ, наши мальчики начали уже читать талмудъ. Учитель не надивится на ихъ способности. Увѣряетъ, что нѣкоторые изъ нихъ выйдутъ знаменитыми раввинами!

— Скажи твоему невѣжѣ учителю, что если онъ не перестанетъ забивать головы ребятишекъ своимъ талмудомъ, я ему всѣ ребра пересчитаю.

— Ты съума сошелъ?

— Твой учитель съума сошелъ, а ты до ума не дошла. Шутка ли, мучить бѣдныхъ дѣтей!

— Какой ужасный отецъ!

— Какая нѣжная мать!

Подобныя сцены и ссоры повторялись безчисленное множество разъ, но я на нихъ мало обращалъ вниманія. Проэктъ моей будущей жизни и дѣтскаго воспитанія былъ выработанъ долгимъ мышленіемъ и утвержденъ моей непоколебимой волей.

Наша семейная жизнь тянулась въ описанномъ мною видѣ, пока одна выходка моей жены, черезъ-чуръ выходящая уже изъ ряда обыкновенныхъ, не доказала мнѣ наглядно, что съ женщиной безъ логики и сознанія собственнаго достоинства невозможно установить, никакія искусственно-мирныя отношенія. Сверхъ того, я убѣдился, что наши натянутыя отношенія отражаются на бѣдныхъ дѣтяхъ до такой степени, что воспитаніе ихъ по начертанному мною плану дѣлается невозможнымъ. Волей-неволей я долженъ былъ прибѣгнуть къ болѣе рѣшительному шагу. Я созвалъ семейный совѣтъ изъ всѣхъ наличныхъ родственниковъ моей жены и объявилъ уже беззастѣнчиво, гласно, что подобная семейная жизнь продлиться не можетъ, что образованіе моихъ дѣтей, по европейскому образцу, составляетъ для меня жизненный вопросъ, что наконецъ, изъ за этого я готовъ вступить въ борьбу не только съ неразвитою женою, но и съ цѣлымъ міромъ!

— Вы видите, добавилъ я въ заключеніе — что между мною и вашей родственницей, моей женою, лежитъ цѣлая пропасть. Ни наши характеры, ни наши убѣжденія ни въ чемъ не сходятся. Наконецъ, одинъ уже мой антирелигіозный образъ мыслей долженъ отшатнуть всѣхъ васъ отъ меня. Я пятно въ вашей семьѣ. Чтобы избавить васъ отъ позора, а себя отъ вѣчныхъ страданій, не лучше-ли мнѣ выступить совсѣмъ изъ семьи вашей? Я готовъ дѣлить съ вашей родственницей свое состояніе и принять дѣтей на свое исключительное попеченіе.

Мой рѣшительный тонъ изумилъ собраніе, но не возъимѣлъ того дѣйствія, котораго я отъ него ожидалъ. На меня посылались упреки, увѣщанія, клонившіяся въ примиренію. Бѣдные люди не понимали меня; мои слова приписали какому-то мимолетному капризу человѣка, взбѣсившагося отъ жира. Родственники моей жены видѣли во мнѣ доходную статью, выпустить которую изъ рукъ было-бы верхомъ неблагоразумія. Что-же касается до моего анти-религіознаго направленія, то, хотя они въ душѣ меня презирали и осуждали, но, считая богачемъ, мирились съ нимъ, стараясь смотрѣть сквозь пальцы на мое вольнодумство и нѣкоторыя отступленія отъ обрядной стороны еврейской религіи. Замѣчательно то, что самый бѣшенный еврейскій фанатизмъ преклоняется иногда предъ силою богатства. То отступленіе отъ безсмысленнаго обряда или обычая, за которое бѣднаго человѣка забросали-бы каменьями, дозволяется богачу почти безнаказанно. «Посмотрите на этого голыша! указываютъ фанатики съ невыразимымъ презрѣніемъ на безденежнаго еврея — онъ туда же брѣетъ бороду и папиросы куритъ въ субботній день! Въ карманахъ у него свиститъ, а онъ тоже противъ Бога возстаетъ». Сколько разъ, въ былыя времена, во дни нагольной силы и деспотизма, подобные безденежные смѣльчаки преслѣдовались, изгонялись или сдавались въ рекруты безграмотными приговорами безпощадныхъ кагаловъ.

Я созвалъ семейный сеймъ въ другой разъ и заговорилъ уже другимъ языкомъ.

— Господа! вы рѣшительно отказываетесь содѣйствовать разводу? спросилъ я съ возможнымъ хладнокровіемъ.

— Разлучать супруговъ — грѣхъ смертный, отвѣтили мнѣ хоромъ всѣ ханжи.

— Такъ вы окончательно отказываетесь?

— Противъ Бога мы идти не можемъ.

— Ну, хорошо. Знайте-же, что я найду средства избавиться отъ вашей опеки, даже изъ подъ еврейской опеки вообще… и своихъ дѣтей избавлю. Прощайте.

Въ моихъ словахъ, какъ я и расчитывалъ, родственники открыли такой страшный смыслъ, что всѣ въ одинъ голосъ завопили.

— Онъ замышляетъ ренегатство, онъ опозоритъ насъ на вѣчныя времена, онъ загубитъ нѣсколько израильтянскихъ душъ. Ни всѣ за него на томъ свѣтѣ отвѣчать будемъ.

Началась бѣготня и суета. Мою жену принялись бомбардировать со всѣхъ сторонъ.

— Обери ты его какъ липку, и пусти на всѣ четыре стороны. Ты молода, не дурна собою. Съ деньгами легко найдешь себѣ другаго мужа, настоящаго еврея, заживешь по уставу, по израильскому закону, по обычаю еврейскому.

Дѣло казалось пошло на ладъ. Я радовался представляющейся перспективѣ получить наконецъ свободу. Сердце мое трепетало отъ надежды. Картины другой, лучшей жизни уже носились предъ глазами.

Моя радость оказалась однако-жь преждевременною. Я не зналъ моей жены и ея гранитнаго упорства. Ни что ее не трогало, ни что не пугало.

— Куда онъ пойдетъ, туда и я, даже въ самый адъ. А не дамъ ему жить, какъ ему хочется.

Послѣ долгихъ совѣщаній и переговоровъ, совѣтъ большинствомъ голосовъ рѣшилъ, и рѣшеніе это было утверждено моей тещей и принято моей женою: 1) отнынѣ, супругамъ жить врозь, и 2) дѣтей и ихъ воспитаніе предоставить усмотрѣнію отца и въ дѣло это не вмѣшиваться. Рѣшеніе это было довольно либерально и я остался имъ доволенъ, хотя мало вѣрилъ въ его удобоисполнимость.

И точно, не прошло и полугода, какъ супружескія сцены возобновились опять съ большей еще яростію. Жизнь моя опять начала отравляться новыми выходками со стороны неотвязчивой жены, не отступавшей ни предъ