навлекли на себя беду, и я бы все исправила, только бы понять, что же мы сделали не так. Но понять я не могла. Я вспомнила все, начиная с нашего первого поцелуя. Дело было на пляже в Монкстауне, светлый и теплый летний вечер, нам по шестнадцать лет… Мы сидели на камне и разговаривали, а потом Пэт просто наклонился ко мне и… Я перерыла все свои воспоминания, все до единого, но ничего не нашла. Я не могла понять, как же мы оказались там, на кухонном полу.

Она затихла. Лицо за тонкой золотой вуалью волос застыло и замкнулось, голос зазвучал ровно. Страшно было не ей, а мне.

– Все выглядело так странно, – сказала Дженни. – Свет как будто становился все ярче, пока все светильники не превратились в прожекторы, – или в последние месяцы у меня было плохо с глазами, и вдруг с них спала пелена. Все выглядело таким сияющим и четким, что резало глаза, и таким прекрасным. Самые обыкновенные вещи – холодильник, тостер и стол, – они словно были сотканы из света, плыли по воздуху подобно ангелам, которые распылят тебя на атомы, если ты к ним прикоснешься. А потом я тоже взлетела, оторвалась от пола, и стало ясно, что нужно срочно что-то делать, иначе я просто вылечу в окно, оставив детей и Пэта на съедение зверю. Я сказала: “Пэт, мы должны сейчас же выбраться отсюда” – то есть, по-моему, я так сказала, точно не знаю. Так или иначе, он меня не услышал, не заметил, как я встала и даже как я ушла, – все шептал что-то в ту дыру… Подниматься по лестнице пришлось целую вечность, потому что ноги не касались ступеней, и я не могла идти, просто висела на месте и пыталась двигаться, как бывает в замедленной съемке. Я знала, что должна бояться опоздать, но я не боялась. Вообще ничего не чувствовала – только онемение и печаль. Глубокую печаль.

Тонкий обескровленный голос, устремляющийся сквозь тьму к чудовищному сердцу той ночи. Слезы остановились – против дальнейшего они были бессильны.

– Я поцеловала их. Эмму и Джека. Сказала: “Все хорошо. Все хорошо. Мамочка вас очень любит. Я иду к вам. Подождите меня, скоро я буду с вами”.

Возможно, я должен был заставить ее это произнести – но не мог открыть рот. Гул в черепной коробке превратился в визг пилы, если бы я шевельнулся или вздохнул, то развалился бы на тысячу кусков. Мои мысли пытались ускользнуть, уносились к Дине, Квигли, побледневшему Ричи.

– Пэт так и сидел на полу в кухне. Я взяла нож, лежавший рядом с ним. Пэт обернулся, и я воткнула нож ему в грудь. Он встал и сказал: “Что?..” Он уставился на свою грудь с таким изумлением, словно не мог понять, что произошло. Я сказала: “Пэт, нам нужно уйти” – и ударила снова. Тогда он схватил меня за запястья, и мы начали бороться. Он не хотел сделать мне больно, просто держал, но он ведь гораздо сильнее меня, и я так боялась, что он отнимет нож… Я пинала его, кричала: “Пэт, скорее, нам нужно торопиться…” – а он повторял: “Дженни, Дженни, Дженни”. Теперь он снова стал похож на прежнего Пэта, смотрел мне прямо в глаза, и это было ужасно – почему он не смотрел на меня так раньше?

О’Келли. Джери. Отец. Я старался расфокусировать взгляд, пока Дженни не превратилась в расплывчатое бело-золотое пятно. Ее голос оставался безжалостно четким – тонкая нить, тянувшая меня вперед, резавшая до кости.

– Всюду была кровь. Мне показалось, что он слабеет, но я и сама выдохлась – ведь я так устала… Я говорю: “Пэт, пожалуйста, прекрати, мы должны найти детей, нельзя оставлять их там одних”. Он замер посреди кухни и уставился на меня. Я слышала, как мерзко и громко мы оба дышим. Пэт сказал… Господи Иисусе, какой у него был голос. “Боже мой, – сказал он. – Что ты наделала?” Он разжал руки. Я вырвалась и снова ударила его ножом. Он даже не заметил – пошел к двери и упал. Просто рухнул. Попытался ползти, но через секунду замер.

На мгновение глаза Дженни закрылись. Мои тоже. Я надеялся только, что Пэт так и не узнал про детей, – и сейчас эта надежда лопнула.

– Я села рядом, пырнула себя ножом в грудь, а потом в живот, но ничего не получилось! Руки были совсем скользкие, меня так трясло – и мне не хватало сил! Я плакала, резала лицо и горло, но все без толку, руки были как желе. Я даже сесть не могла, лежала на полу, но так и не выбралась. Я… О боже. – Дженни содрогнулась всем телом. – Я чувствовала себя в ловушке. Я подумала, что соседи услышали шум и вызвали копов, что приедет “скорая” и… Мне еще никогда не было так страшно. Никогда. Никогда.

Она застыла, уставившись на складки потрепанного одеяла, но видя перед собой что-то совсем иное.

– Я молилась. Знала, что у меня нет такого права, но все равно молилась. Думала, что Господь покарает меня на месте, – но именно об этом я и молилась. Я молилась Деве Марии, думала, что она меня поймет. Прочитала “Аве Мария”, хотя половину слов уже не помню – я так давно не молилась. Повторяла: “Пожалуйста, пожалуйста”.

– И тогда появился Конор, – сказал я.

Дженни подняла голову и растерянно посмотрела на меня – словно забыла о моем присутствии. После секундной паузы она покачала головой:

– Нет. Конор ничего не делал. Я не видела Конора с тех пор… уже годы…

– Миссис Спейн, мы можем доказать, что той ночью он находился в доме. Доказать, что некоторые ваши ранения нанесены не вами. Это значит, что по крайней мере часть вины лежит на Коноре. Сейчас он обвиняется в трех убийствах и одном покушении на убийство. Если хотите ему помочь, расскажите мне откровенно, что произошло.

Говорить хоть сколько-нибудь властно не удавалось. Это было похоже на борьбу под водой – движения замедленные, бесполезные. От изнеможения мы оба уже не помнили, почему сражаемся друг с другом, но продолжали бороться, потому что больше нам ничего не оставалось.

– Можете вспомнить, через сколько времени в доме появился Конор? – спросил я.

Дженни устала сильнее меня и сдалась первой. Секунду спустя она отвела взгляд и ответила:

– Не знаю. Мне казалось, что прошла целая вечность.

Вылезти из спальника, спуститься по лесам, перелезть через стену, пробежать через сад, повернуть ключ в замке – минута, максимум две. Конор наверняка дремал, уютно пригревшись в спальнике, уверенный, что внизу