– А ты, кстати, не думал, что мы умерли? – задумчиво сказал Монгол.

– С чего это вдруг?

– Сам посмотри. Допустим, нас замочили в кафе. На третий день мы были у Лелика. Это типа проводы души. Где-то на девятый день поехали сюда. Теперь вот, кажется, дней сорок прошло. Все, мытарства кончились.

– Ты на что намекаешь? На рай, или на то, что домой пора? – спросил Том.

– Я сам не знаю. Может, домой?

– Домой – стремно.

– А какие варианты? Я уже на трешку согласен, чем так по миру шарахаться. Условно, конечно.

– Трешку условно? За умышленное убийство? – усмехнулся Том. – Тремпелю за Ваньку семь лет дали, стационара.

– Так я ж не умышленно. В случае чего подмазать можно было. Зачем мы вообще сюда поперлись?

– А бандиты? Они тебе трешку условно не дадут. Ну, и мы думали, что у Индейца жить будем. Так бы не поехали, – напомнил Том.

– А, точно. Я и забыл уже.

Некоторое время шли молча.

Тому и самому уже хотелось домой. Ему до колик надоела эта бесконечная жара, слепящий морской блеск вперемешку с вечно пустым желудком. Перед глазами ярко, отчетливо встал их уютный старый двор с запахом жасмина и жареной картошки из окон. С мелкими собачонками, с важными, воркующими голубями и тощими котами, имена которых известны всей округе. С распахнутыми настежь дверьми домов. С любопытствующими старушками у подъездов. С тихой веселой возней детей в песочнице под ивой, на которой каждое лето ровно и по-лесному гулко кукует горлица. С потертыми временем мужиками, которые заколачивают козла своими крепкими заводскими клешнями, сидя за старым столом в углу двора. Они улыбаются своими щербатыми ртами, стараясь не думать, как завтра с утренним холодком натянут свои безликие кепки, свои малоприметные, побитые молью и пылью пиджачки, и, вдыхая запах хлебозавода, потянутся на работу, туда, где всю ночь напролет протяжно стонут карусельные станки.

Он вспомнил свое окно, под которым в мае цветет сирень, и даже остановился. Ему вдруг захотелось непременно, как только наступит май, распахнуть его пошире, вытащить из кладовки старый Баташовский самовар, начистить его орденоносные бока, растопить прямо на подоконнике, а затем включить винил со старым фокстротом, и пить, пить, пить горячий душистый чай. Непременно – с бубликами.

– Да-а, – протянул он.

– Чего?

– Да ничего. Казалось, что рай здесь. А теперь, – что рай дома.

Они вышли на трассу.

– Я придумал, – сказал Монгол, всматриваясь в далекий огонек машины. – Смотри. Тебя все равно подстригли. Узнать сложно. Мы приедем, и сразу к тебе на дачу, чтобы дома не светиться. Ты сходишь в ту пивнуху и разузнаешь, что и как. У тебя на даче телефон. А чтобы проще было, – позвонишь Серому: у него ксива газетная. Зайдете, типа, чего у вас тут было, криминальная хроника.

– А вдруг узнают? – нахмурился Том.

– Не узнают. Волос у тебя нет. Очки наденешь, куртку. К тому времени уже холодно будет.

– Вот пусть Серый сам и сходит, – сказал Том.

– Тоже верно, – согласился Монгол. – Эх, сорок дней всего, а кажется, что полгода.

– Это здесь как полгода, а там люди все помнят. Хотя и мне здесь уже бомжевать надоело.

– Поехали домой, – твердо сказал Монгол.

– Ко мне менты приходили.

– Ну в Ялте же ориентировок не было.

– Это ничего не значит. Тем более дело не только в ментах.

– И то верно, – вздохнул Монгол. – Мне уже так домой хочется, что плевать на все. Если у тебя на даче засесть, то можно сторожем на зиму. В город вылазить не будем. А там и забудется.

– Это ты-то в город не выйдешь? – хохотнул Том. – Ты ж через два дня на районе нарисуешься.

– Может, даже быстрее, – согласился Монгол.

– Ладно, поехали. На даче поживем, а там видно будет.

– А жрать что?

– Картошку копать будем. У соседей.

– За деньги, или для себя?

– Посмотрим. Пока не знаю.

Долго стоять не пришлось: их подобрала первая же фура. За рулем грузовика сидел мужик лет сорока.

– До Феодосии подбросишь?

– Я только до Подгорного.

– А это далеко?

– 8 кэмэ. Едете?

– Конечно едем! – Они забрались в высокую кабину, и машина тронулась. За окном замелькали последние дома поселка, потянулись бетонные коробки недостроев.

Через пару минут водитель резко вильнул к центру дороги. В мощном свете фар Том увидел длинную кишку идущих друг за другом пацанов. Каждый нес в руке кол или арматуру.

– Хоть бы стекла не побили… – напряженно выговорил водитель. – В поселок идут… Много как. Совсем распоясались.

– Мы уже с такими познакомились. Меня вот постригли, – Том достал свернутый в рулон, уже замявшийся по краям рисунок-карикатуру с пучком волос.

– Твои? – удивился водитель.

– Мои.

– Так это по вашу душу?

– Та как бы уже не по нашу. – Монгол уважительно посмотрел на водителя. – У вас часто такое?

– Раньше почти не было. А теперь все что угодно. Как Союз распался, мы вообще должны были отдельной республикой быть. У нас была своя Конституция, своя внешняя политика. Кравчук приезжал, обещал полную автономку, но он балабол известный. А при Кучме Конституцию поменяли и убрали нашего, крымского президента. Теперь у наших депутатов прав – как у курей в курятнике. Это потому что боятся нас. Начальство из Киева завезли, над нашими ментами поставили. Базы у Черноморского флота отжимают, заставы, маяки. Переходить агитируют. Поэтому местные менты и мафия теперь вроде как вместе против Киева. Ну, и видно, под шумок с помощью малолеток свои дела решают…

Водитель вздохнул, помолчал. Затем раскрыл пятерню и стал загибать пальцы.

– У нас в колхозе консервный завод был, потом завод по производству соков… Потом винзавод, хлебозавод, персиковый сад, табачные плантации, птицефабрика. Ничего не осталось. Баню общественную – и ту на кирпичи разобрали. А как свет стали выключать, так и провода с ЛЭП посымали. Одного балбеса из нашего села даже убило.

– Грустно, – сказал Том.

– Бывает и весело. Недавно тут по соседству одно село газифицировали. Киев дал денег, сам Кучма приезжал. Ленточка, оркестр, – все дела. Факел зажгли. А когда киевские уехали, – чиновники наши факел потушили, баллон с газом аккуратно выкопали, и по домам разъехались.

Вот тебе и газ!

Машину трясло. Они смотрели вперед, на мелькающие фиолетовые сопки, на широкие ночные долины с виноградниками. Вдоль обочины снова потянулась шеренга. В свете фар снова замелькали угрюмые, сосредоточенные лица пацанов.

– Сегодня 23-е?

– День Харькова. – Том повернулся к Монголу.

– Узнаешь?

– Кого? – не понял Монгол.

– Себя.

– Да пошел ты. – Монгол отвернулся.

– Кум анекдот рассказал, – продолжал водитель. – Умирает отец. Собрал сыновей у постели. «Принесите мне прутья». Сыновья принесли.