стихи великого русского поэта? «Соловей мой соловейка» и «Старый муж» лишь подчеркивают тот факт, что ни одно лирическое стихотворение Пушкина не стало основой для музыки Чайковского. А казалось бы, какой соблазн! «Я помню чудное мгновенье». Гениальный пушкинский текст для романса Чайковского. Может быть, потому, что Михаил Иванович Глинка уже сочинил музыку к этому великому стихотворению? Вряд ли это остановило бы Чайковского. Между нами говоря (пожалуйста, не сердитесь!), романс Глинки намного слабее гениального стихотворения Пушкина. Нет-нет, я тоже, как и вы, с детства знаю и люблю этот синтез замечательного композитора и великого поэта. Но если оставить память детства и юности, а подойти к романсу серьезно, то музыка и текст несоизмеримы. Текст о ЯВЛЕНИИ, а музыка о ПОЯВЛЕНИИ! («Я-ави-и-ла-ась ты-ы», – это я распеваю Глинку.) Стихи на уровне Рафаэля, а музыка – красивая и салонная. Время грандиозных романсов Чайковского и Рахманинова еще не пришло. А Глинка довел до совершенства русский городской романс.

Если бы Чайковский написал цикл романсов на стихи Пушкина, то в русской культуре была бы одна из богатейших страниц. Но… нет. Но почему? Не любил поэзию Пушкина? Очень любил. Вот что он писал: Пушкин «силою гениального таланта очень часто врывается из тесных сфер стихотворства в бесконечную область музыки».

Так почему же не писал?

И вновь, дорогие читатели, я взываю к вашей толерантности. С Чайковским произошло то же самое, что в свое время с Гоголем. Преклонялся, но… страдал от несоответствия творческого гения и морали. Во времена Чайковского о жизни Пушкина ходило множество историй, публиковались даже частные письма с интимными подробностями, которые поэт адресовал конкретным лицам и не рассчитывал на постороннее чтение. Так, фраза Пушкина из письма Вере Вяземской стала известна всей читающей России: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена». С одной стороны, ужасно раскрывать всем мысли из частного послания. Но с другой – повышенный интерес читающей публики к «солнцу поэзии» вполне объясним. Людям хотелось знать детали жизни своего кумира, создавшего великую литературную вселенную и ушедшего так рано и столь нелепо.

В свое время Гоголь был больше всего потрясен картежной страстью своего бога. Теперь пришла пора Чайковского впасть в ужас от «ста тринадцати женщин». Вот и писал Чайковский романсы на стихи второсортных и даже третьесортных поэтов, но любовные переживания Пушкина в музыку не облек. Поскольку не верил, что можно, много раз влюбившись, каждый раз писать любовные признания. Любовное кредо Чайковского можно определить скорее строчками из стихотворения Алексея Константиновича Толстого «Средь шумного бала», на которое он написал чудесную, тонкую, туманно-вибрирующую и робкую музыку. Стих и романс заканчиваются так: «Люблю ли тебя – я не знаю, // Но кажется мне, что люблю».

А, скажем, стихотворение «Подъезжая под Ижоры», посвященное несгибаемой Катеньке Вельяшевой, которое заканчивается так: «Через год опять заеду // И влюблюсь до ноября», или: «Я вас любил так искренно, так нежно, // Как дай вам бог любимой быть другим» – вряд ли подходящие тексты для Чайковского. Вы можете представить себе подобные стихи с музыкой Петра Ильича? Не говоря уже о других, более фривольных.

Не писал, потому что не верил…

Так и не сложилось в русской культуре…

– Как это не сложилось? – возмутится читатель. – А «Евгений Онегин»? А «Пиковая дама»? Очень даже сложилось!

Но почему же Чайковский, не написав ни одного лирического романса, пишет оперы? Даю вам пару минут для размышлений…

Да потому написал, что ни в «Онегине», ни в «Пиковой даме» у героев ничего не получилось.

Татьяна влюблена в Онегина и всю ночь до рассвета пишет ему любовное письмо. Да еще какое!!! В основном выписки из любимых романов. По-французски: «Пускай погибну я, но прежде // Я в ослепительной надежде // Блаженство тайное зову…» Еще лучше: «Я пью волшебный яд желаний (!!!)». Татьяне 16 лет. Ее письмо в романе – пушкинская шутка. А если быть конкретным, то списано с элегии легендарной французской поэтессы Марселины Деборд-Вальмор. Вот она, элегия!

Уже была твоей, хотя тебя не знала.

С рожденья жизнь уже тебе обещана была.

А имя нежное твое в душе моей звучало

Смятеньем и мечтой, лишь им я и жила.

Я, имя услыхав твое, узнала в нем тотчас

Себя – в нем все перемешалось,

Два существа – в одном, и мне казалось,

Что так меня назвали в первый раз.

Не чудо ли? Тебя совсем не зная,

Была твоей рабой и лишь тебя ждала,

И первым звукам имени внимая,

Уже в твоей любви уверена была.

Я слышу голос твой, иль это страсти стон?

В немом объятье наши души утонули.

Нет, именем твоим мечты не обманули,

Я, не спросив его, шепчу: «Да, это – он!»

И с той поры мой слух им очарован,

И покорен, и цепью страсти скован.

Я этим именем зову весь мир земной,

Я им клянусь, к нему стремлюсь душой,

Оно везде – и в солнце и в ненастье!

Я счастлива и слезы лью от счастья!

Восторженной хвалой всегда окружено,

Оно слепит глаза своим сияньем ровным,

Я имя напишу сейчас. Нет – пусть живет оно

Лишь в сердце, да в моей улыбке скромной.

Оно и ночью тайную ко мне находит дверцу,

Качая колыбель моих волшебных грез.

Оно в моем дыханье, в каплях светлых слез,

Оно во всем, во всем, чем живо мое сердце.

О! имя дорогое! Звук моей любви!

Приду на твой призыв, лишь только позови.

Ты скрасило мне жизнь. В день смерти роковой,

Прошу, последним поцелуем мне уста закрой.

(Сравните с письмом Татьяны.)

Причем у невероятной Марселины элегия – шедевр женской романтической поэзии. А у Пушкина – остроумный «перевод». А вот строчка из письма: «Кто ты, мой ангел ли хранитель // Или коварный искуситель?» – намек на столь любимого Татьяной Ричардсона, где два главных героя – Грандисон и Ловлас (Ловелас) – и являют собой двух типов – «ангела-хранителя» и «коварного искусителя».

И стихи Ленского – пародия на «темную и вялую» поэзию. Но Чайковский