во время пиров. Его мучила мысль о возможной неосторожности, которая может испортить все предприятие. Он беспокойно метался в своей постели, думая о том, как бы Деметрий в этот вечер не выпил лишнего. Наконец он взял табличку, написал на ней несколько слов, запечатал и отдал рабу, чтобы тот отнес ее в дом, где проходил пир. Уже темнело. Рабу приказали у входа позвать виночерпия царевича и передать ему табличку, которую он должен был вручить Деметрию, но он ни в коем случае не должен был говорить, кто он и от кого пришел. В табличке не было никаких имен, которые могли бы кого-то скомпрометировать, – ничего, кроме нескольких вошедших в пословицу строк из поэтов:

«Ретивый уносит с собою добро нерадивого».

«Ночь благодетельна всем, особенно отважным».

«Решайся, дерзай, действуй, терпи неудачу, Эпитих: все лучше, чем упадок духа».

«Трезвость и недоверчивость – основы рассудка».

Вскоре табличка оказалась в руках Деметрия, и он узнал рассудительный тон своего старого друга. Вскоре он встал, сказал, что ему нехорошо, и вышел из дома. Его друзья проводили царевича в палатку. Здесь он выбрал рабов, которые должны были забрать сети и собак в Анагнию для завтрашней охоты. Им назначили время встречи и отослали. Некоторых других друзей Деметрия, в том числе Никанора, теперь посвятили в заговор. Всем им велели пойти к себе домой, послать своих рабов, чтобы те присоединились к другим в Анагнии, и поменять одежду для пира на охотничью – или дорожную. Сделав так, они должны были вернуться в палатку.

Наконец все собрались, и глухой ночью отряд поторопился в Остию. Менилл был там до них – с историей, которая должна была все объяснить команде корабля. Он заявил, что от царя Птолемея якобы только что пришла депеша, которая вынуждает его, Менилла, остаться на некоторое время в Риме, но он хотел бы отправить нескольких юношей, которым можно доверять: они должны отвезти тайные сведения, касающиеся передвижений Эвергета, в Александрию. Молодые люди явятся около полуночи. Все, о чем волновалась команда, – это плата за проезд, и, когда Менилл уверил их, что им будет предоставлена первоначальная сумма, которую он обещал, они уже не задавали вопросов. Все на борту было готово к отъезду. К концу третьей стражи появились Деметрий и его люди – восемь юношей, пять взрослых рабов и три мальчика. Они отвели Менилла в сторону для разговора, потом он показал им подготовленную для путешествия провизию и торжественно представил их капитану и команде. В предрассветном тумане корабль снялся с якоря и ускользнул в море. Кормчий и не подозревал, кого везет; он не сомневался, что это воины на египетской службе, которые едут к царю Птолемею.

Еще некоторое время Деметрия никто не хватился. Его друзья в Риме считали, что он в Анагнии; слуги в Анагнии думали, что он еще не приехал из Рима. Но на четвертый день исчезновение царевича стало очевидно. На пятый день созвали заседание сената, чтобы рассмотреть это дело. Но к тому времени Деметрий уже пересек Мессинский пролив. Сенаторы решили, что пытаться его арестовать и потерпеть при этом неудачу будет недостойно. За несколько дней они нашли неизбежный выход – отправить посольство, выход, который всегда откладывал неприятный момент принятия решения. Тиберий Гракх и двое его коллег были избраны, чтобы отправиться на Восток и следить за событиями там[1593].

В этом рассказе от первого лица, который выделяется из всей античной литературы своей живостью и подлинностью, нам близко показали действующих лиц – мы познакомились с ними, как с людьми из плоти и крови. Это мгновение жизни в давние времена, которое живым дошло до наших дней. Но здесь свет гаснет. Снова мы узнаем о событиях только из плохих или фрагментарных источников – лишь голую схему событий; личность Деметрия отступает на задний план и становится неясной. Мы можем ощутить, что хорошо знаем того бодрого юношу, который охотился в Анагнии и беспечно выпивал со своими друзьями, но царь далек от нас; мы в общих чертах видим его общественную жизнь, но сердце, которое теперь бьется в его груди, слишком далеко от нас, чтобы мы могли его услышать.

По дороге карфагенский корабль пристал в Триполисе, и здесь Деметрий и его друзья вышли на сушу. В этом финикийском городе Деметрий объявил о своем прибытии и принял корону. Новости быстро разошлись по всей Сирии. Вскоре оказалось, что Диодор отнюдь не преувеличил непопулярность нынешнего правительства. Везде народ восстал за Деметрия. Почти автоматически и, судя по всему, без единого удара он оказался хозяином всей страны. В Антиохии войска сделали выбор в его пользу. Они схватили сыновей Антиоха Эпифана[1594] вместе с Лисием и отправили их к Деметрию. Только что оставивший за спиной открытость и дружбу своей жизни в Риме, юноша должен был начать свою жизнь на троне с кровавого деяния. С точки зрения политика вопросов не было: мальчик, который узурпировал имя царя Антиоха, и министр, который поддерживал его, должны были быть устранены. В любом случае Деметрий хотел, чтобы это было сделано до того, как он войдет в какой бы то ни было личный контакт со своими кузенами. Он послал сообщение войскам, которые везли ему пленников: «Не показывайте мне лиц их». «Тогда воины убили их, и воссел Деметрий на престол царства своего» – в 162 г.[1595]

В Сирии старый режим немедленно рухнул при появлении Деметрия, но в восточных провинциях милетянина Тимарха, хотя и непопулярного, нельзя было так легко устранить. Когда система, частью которой он был, разрушилась, он последовал примеру Молона и сам принял корону.

Какой бы успех ни пришел к Деметрию, он был омрачен неудовольствием Рима. Недостаток не слишком ощутимый, но много значивший на Востоке. Тимарх, с другой стороны, рассчитывал на дружбу Рима – не только потому, что он был противовесом Деметрию, но и потому, что он со своим братом часто выступал в роли посланника в Риме во времена Антиоха Эпифана, и немало сенаторов клюнули на его золотую удочку. Деметрий едва успел утвердиться в Сирии, как Тимарх появился в Риме. Теперь он пришел просить себе короны – чтобы Рим признал его царем Мидии. Сенат любезно даровал ему кусок пергамента, на котором значилось: «В том, что касается Рима, Тимарх является царем»[1596]. Этого было достаточно; счастливый Тимарх отправился обратно с этой бумажкой, чтобы демонстрировать ее остальным восточным державам. Армянский царь Артаксий, которого Антиох Эпифан несколько лет назад заставил покориться селевкидскому трону,