программному вопросу, в котором приняли участие Ленин, Троцкий, Радек, Зиновьев и Бухарин. Его итог обернулся поражением для революционного максимализма последнего. Решение «пятерки», оформленное затем как резолюция конгресса, подчеркивало необходимость включения частичных и переходных требований в программу с учетом особенностей той или иной страны[1283]. Связанная с этим необходимость коренной переделки проекта, неудавшийся германский Октябрь и смерть Ленина более чем на год заморозили дальнейшую работу. Только накануне Пятого конгресса программная комиссия в новом составе возобновила свою деятельность во многом благодаря настойчивости Бухарина: любое промедление играет на руку классовому врагу, ведь «поток событий в будущем будет еще более ускоряться… Если работа пойдет, мы примем окончательную программу. По крайней мере я за это»[1284].

На самом конгрессе с содокладом о будущей программе вновь выступил Тальгеймер, призвавший не спешить с принятием этого документа. Он признал, что «последний вопрос — тактические принципы, стратегия — комиссией еще не обсуждался» и его решение будет зависеть от постановлений конгресса по другим пунктам повестки дня. В гораздо большей мере данное решение зависело от соотношения сил в руководстве РКП(б) и Коминтерна. После того, как Радек и Тальгеймер, обвиненные в «правых ошибках», потеряли свое влияние в Коминтерне, Бухарин вернулся на круги своя: «Дальнейшее развитие тактики единого фронта, как и лозунг рабоче-крестьянского правительства, мы вычеркнули» из проекта программы, заявил он на пленарном заседании конгресса[1285].

При финальном голосовании немецкие представители вновь попытались отсрочить принятие проекта, но безуспешно. В этот момент на руках у делегатов не было даже текста нового проекта программы. Бухаринские оппоненты, которых можно назвать «прагматиками», отдавали должное радикальной фразеологии и революционному пафосу этого документа, но подчеркивали наличие длительной переходной эпохи и необходимость выработки для нее особой тактики. Было бы упрощением предполагать, что позиция «фундаменталистов» во главе с Бухариным определялась только инерцией героических лет и его личными амбициями. Программе Коминтерна предстояло стать одним из центральных инструментов «большевизации» иностранных компартий, и вполне естественно, что общим знаменателем для них оказывались не переходные требования, а конечные цели. Теоретический догматизм в данном вопросе был явлением того же порядка, что и насаждение «ленинизма» в государственной идеологии Советского Союза.

Эрнст Мейер

Художник И. И. Бродский

1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 30]

Решение по программному вопросу предусматривало, что программа в обязательном порядке будет принята следующим конгрессом Коминтерна (согласно уставу они должны были проходить ежегодно). На этом настаивали прежде всего лидеры зарубежных компартий, так как наличие общей программы того или иного движения являлось характерной чертой политического процесса в Европе нового времени. После того, как программный вопрос был снят с повестки дня Седьмого пленума, представитель «спартаковского крыла» в КПГ Эрнст Мейер заявил, что отсутствие объединяющего документа снижает эффективность работы коммунистов в массах.

В его выступлении поднимались актуальные проблемы, требовавшие выработки твердой позиции: речь шла об отношении к национально-революционным войнам (имелась в виду возможная агрессия Антанты против Германии), к рационализации капиталистического производства, которая приводила к росту уровня благосостояния рабочих в развитых индустриальных странах[1286].

Бухарин, захваченный азартом внутрипартийной борьбы, отмахивался от подобных вопросов, которые поставила перед коммунистами новая фаза европейского развития. Для него, как и для большинства лидеров Коминтерна, стабилизация являлась синонимом «передышки» в историческом противостоянии пролетариата и буржуазии. Само слово «передышка» прозвучало из уст Ленина во время дискуссий о Брестском мире, и после этого стало сакральным. Используя вслед за Зиновьевым «ленинизм» как общий знаменатель, к которому следует привести иностранные компартии, Бухарин терял качества самостоятельного теоретика, пусть даже в тех нешироких рамках, которые предоставляло ему нахождение на большевистском Олимпе.

Он активно включился в обсуждение вопроса о том, должны ли немецкие коммунисты защищать свою страну, если против нее выступят, как это было в период оккупации Рура, державы Антанты. Догматики ссылались на лозунг «пораженчества», выдвинутый большевиками в годы Первой мировой войны, и отказывались от его ревизии. Бухарин был настроен иначе: «Некоторые товарищи, говорившие здесь, стояли на той точке зрения, что в случае, если у власти стоит буржуазное правительство, вопрос о защите отечества решается отрицательно. Я думаю, что это неверно. Ленин совершенно правильно дифференцировал этот вопрос в зависимости от того, является ли данное государство империалистическим или национально-буржуазным».

В последнем случае «пролетариат может и должен при определенных условиях поддерживать государство, ведущее эту войну. Отечество есть псевдоним государства. Разумеется, это не будет защита государства как такового, но это борьба имеет для пролетариата фактический смысл». Бухарин рассматривал реальный кризис, в котором Германия оказалась с начала 1923 го-да — гипотетически она могла опереться на поддержку Советской России. Но к концу 1926 года эта страна уже интегрировалась в Версальскую систему международных отношений, став частью империалистического лагеря, и лозунг «защиты отечества» должен быть снят с повестки дня. Представителей КПГ вряд ли могли удовлетворить подобные экспромты, однако они не решались перечить новому лидеру Коминтерна.

Записка Н. И. Бухарина о работе над программой Коминтерна с ответом Сталина

1928

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 137. Л. 3–6]

К моменту созыва его Шестого конгресса серьезно изменились взаимоотношения большевистской партии с другими секциями Коммунистического Интернационала. В первые годы его существования было трудно себе представить, что подготовка главного документа международной организации коммунистов будет вестись келейно, без привлечения иностранных товарищей. Однако времена равенства и братства закончились, от политического механизма Коминтерна требовалась железная дисциплина, бездумное подчинение спускавшимся сверху директивам и беспрекословное встраивание в иерархию кремлевской власти. При этом последняя не жалела усилий для поддержания иллюзии равноправия «братских партий» — все вопросы, предрешенные в делегации ВКП(б) в ИККИ, после этого проходили формальные процедуры обсуждения в уставных структурах Коминтерна. Не стал исключением из подобной «игры по понятиям» и программный вопрос.

В начале 1928 года Сталин предложил Бухарину вплотную заняться подготовкой окончательного варианта программы Коминтерна, отметив, что желательно внести ряд существенных изменений по сравнению с имеющимся проектом. В частности, он посчитал необходимым противопоставить требование диктатуры пролетариата «демократическим путям завоевания власти», т. е. усилить ориентацию западных компартий на советскую модель. Сам Бухарин рассчитывал по-новому изложить «1) кризис капитализма (нужны более эластичные формулировки), 2) НЭП (теперь многое виднее)», а также включить в программу раздел об СССР и частичных требованиях коммунистов[1287].

5 января 1928 года он проинформировал членов Политсекретариата о модусе работы над окончательным вариантом программы Коминтерна — проект