Подняв посох, Шан приказала всем остановиться. Беглецы опустились на медный пол, чтобы передохнуть. Халендиец-ученый прошел вперед с юношей, за спиной у которого были лук и два колчана со стрелами. Они осмотрели Шийю. Ноги бронзовой женщины стояли в двух лужицах яркого сияния, рука опиралась на светящееся пятно на стене.

Райф попытался помешать им подойти ближе.

Подошедшая вместе с ними старуха махнула на него клюкой.

– Пропусти их, Райф. Они заслужили это право. Это алхимик Фрелль хи Млагифор. И Канте ри Массиф.

Пратик и Ллира встрепенулись, глядя на юношу.

– Принц Халендии? – уточнил чааен.

– Младший сын Торанта, – прищурившись, подтвердила Ллира, лихорадочно прикидывая что-то. – Теперь я вижу сходство.

Принц и алхимик представили своих спутников. Райф узнал, что круглолицего парня, не отходящего от Никс, зовут Джейс, и он прислужник в Обители. Варгра звали Аамон. Все поделились своей историей. Со своей стороны, Райф рассказал про находку в каменоломнях и о поспешном бегстве в противоположный конец Венца. От своих новых знакомых он узнал о пророчестве насчет близкого конца света и магике, связанной с миррскими летучими мышами.

Райф нашел этот рассказ невероятным, однако сам он путешествовал по миру в обществе ожившего изваяния. «Так что кто я такой, чтобы презрительно фыркать?» Также он узнал о связи Никс с историей Про`клятого Рыцаря, который, судя по всему, был до сих пор жив.

У Райфа закружилась голова от такого потока информации. Он буквально почувствовал, как вращается колесо истории, возможно, собираясь раздавить их всех в лепешку. Пытаясь впитать все это, Райф не стал мешать остальным внимательно изучать Шийю. Бронзовая женщина вернулась в свое неподвижное состояние, подпитываясь лишь минимальной энергией от медного тоннеля.

В конце концов Шан оказалась рядом с Райфом. Опираясь на посох, она искоса оглядела его с ног до головы и снова протянула руку к его лицу, как и при первой встрече. Ее пальцы прикоснулись к щеке Райфа, на мгновение у него в голове зазвенела колыбельная матери, затихшая, как только старуха отняла руку.

– В твоих жилах течет кровь кефра’кай, – сказала она. – Ты шепчешь наши древние песни.

– Моя мать была родом из Приоблачья, – пожал плечами Райф. – Она умерла, когда я еще был совсем маленьким.

– О, твое сердце поет о любви к ней, разбуженное прикосновением обуздывающего пения.

– Я не обладаю этим даром, – покачал головой Райф.

– Без него ты не был бы привязан к ней, – оглянулась на Шийю Шан. – Уверена, ты бы тогда не нашел ее во мраке.

– Вы имеете в виду, там, в каменоломнях? Нет, путь к ней указала магнитная полоска в путеводе.

– Гм, да, эти камни, чувствительные к изменению магнитных энергий, действительно реагируют на такое пение.

У Райфа мелькнула мысль, не объясняет ли это то, каким образом королевскому легиону удалось разыскать их.

Услышав их разговор, алхимик Фрелль оторвался от изучения бронзовой женщины.

– Поразительно! В Тайнохолме есть один алхимик, обнаруживший крошечные частицы железа в голове птиц. Он считает, это направляет их по нужному пути, когда они со сменой времен года перелетают в далекие края. Этот алхимик даже высказал предположение, что то же самое можно сказать и про нас.

Кивнув, Пратик скрестил руки на груди.

– Это было подтверждено у нас, в Доме мудрости.

Алхимики возбужденно заговорили между собой, сравнивая результаты исследований и делясь теориями. Отключившись от них, Райф попытался представить себе, как песнь Шийи заставляет дрожать и крутиться крошечные частицы железа у него в голове, разворачивая их в ее сторону.

Шан осталась стоять рядом с ним, разглядывая его.

– Быть может, именно это провело тебя сквозь мрак к ней – блик твоего внутреннего дарования, а вовсе не путевод.

Райф снова молча пожал плечами.

«В конечном счете какое это имеет значение?»

Склонив голову набок, старуха прищурилась.

– Можно спросить у тебя имя твоей матери, уроженки Приоблачья?

Райф опустил голову. У него не было желания говорить. Мать рассказывала ему, что имена обладают силой, в каждом их слоге погребена истина. Он строго оберегал ее имя, не говоря его никому, даже Ллире, держа в своем сердце, – тлеющий уголек из прошлого, принадлежащий ему одному.

И все-таки Шан должна была получить ответ. Райф поднял взгляд.

– Моя мать… ее звали Цинтия… Цинтия хи Альбар, после того как она вышла замуж за моего отца и взяла его имя.

Старуха застыла. Туземки обернулись к Райфу, сверкнув глазами в свете лампы.

– В чем дело? – встрепенулся тот.

Шан прикрыла лицо рукой.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Райф. – Поверьте, я не хотел…

– Не может быть, – сказала старуха, пристально вглядываясь в его лицо. У нее навернулись слезы.

Непритязательная величественность спала с нее, оставив лишь сгорбленную старуху с лицом, перекошенным от боли.

Райф остро прочувствовал всю глубину ее страданий.

– Вы знали ее?

– Это… – Голос Шан дрогнул от бесконечной скорби. – Это была моя внучка.

Не в силах поверить собственным ушам, Райф заморгал, отступая назад. Он снова ощутил на своих плечах сокрушающий вес прошлого.

– С тех пор прошло так много лет… – потерянным голосом продолжала Шан. У нее по щеке скатилась слезинка. – Но сейчас я снова вижу ее… в твоем лице, в сохранившейся в твоей памяти ее песне.

Она отвернулась, стыдясь того, что не увидела этого раньше. Подойдя к ней, Райф крепко обнял ее – он ни за что бы так не поступил, однако сейчас старухе остро требовалось его тепло.

Шан затряслась в его объятиях.

– Цинтия была такой строптивой! Вечно стремилась ко всем диковинкам. Моя дочь с трудом удерживала ее.

Райф тщетно попытался представить себе свою мать маленькой девочкой.

– С годами она только стала еще более упрямой и настойчивой. Достигнув возраста Петрин-тола, Цинтия отказалась пройти обряд, заявив, что у нее нет никакого желания становиться членом племени. Ей захотелось увидеть мир, расположенный за границами нашего леса, не оставаться навеки заточенной в нем.

А вот это уже больше было похоже на его мать.

«Значит, вот как она в конце концов оказалась в Гулд’Гуле».

Высвободившись из объятий Райфа, Шан приложила ладонь ему к сердцу.

– И вот теперь… теперь она вернулась.

По щекам старухи текли слезы, щеки тряслись от счастья и от горя. Остальные туземцы обступили ее со всех сторон, оставив Райфа одного.