Дать хотя бы беглый обзор этих событий в непосредственной связи с деятельностью Министерства внутренних дел при этих условиях, разумеется, не приходится, а излагать их под заголовком, носящим имя Булыгина, даже смешно. Тем не менее я не собираюсь его изменять. Я смотрел на события из окошка этого ведомства, смотрел, следовательно, несомненно односторонне и вовсе не намерен этого скрывать. Мои беглые заметки, представляющие краткую хронику времени, непосредственно предшествовавшего и сопутствовавшего встряске, испытанной Русским государством в царствование Николая II, хронику, иллюстрированную некоторыми личными воспоминаниями, если и имеют какую-либо цену в смысле сырого исторического материала, то лишь как освещение этих событий с точки зрения чиновника, в течение почти всей своей государственной службы убежденного, что Россия, русский народ не доросли еще до самоуправления, а ее интеллигентские слои представляли не творческие, а разрушительные эле — менты. Увы, со временем я убедился, что, с другой стороны, жизнь народа, предъявляемые ею разнообразнейшие требования переросли силы бюрократии, переросли и форму государственного управления. Удержаться эта форма вообще не могла, так как перестала соответствовать психике интеллигентных слоев населения — этого, как ни на есть, основного фактора народной жизни.

В этом, на мой взгляд, и заключалась в то время трагедия русской государственной власти.

С одной стороны, власть имела глубокое основание опасаться передачи кормила государственного корабля в руки общественности, и те, которые думают, что образ ее действий был обусловлен одним лишь желанием самой остаться единственным распорядителем судеб империи, глубоко ошибаются. В борьбе правительства с общественностью у обеих борющихся сторон, конечно, играли роль самые разнообразные соображения, в том числе и классовые, и личные. Но не эти последние имели преобладающее значение в принимаемых государственною властью решениях. В основе этих решений лежали соображения и мотивы высшего порядка, и именно они в конечном счете брали верх.

Власть вполне понимала, что почти все, что было лучшего в России в смысле способностей, дарований, добросовестного толкового исполнения своих обязанностей и, в особенности, государственного разума, почти целиком втягивал в себя правительственный аппарат. Вне этого аппарата, в смысле деятельной силы, оставались, за отдельными исключениями, либо отуманенные утопическими вожделениями и теориями фанатики, либо честолюбцы, не нашедшие удовлетворения своему самолюбию на государственной службе, либо, наконец, отвлеченные теоретики и легкомысленные дилетанты, ни в чем не сомневающиеся, готовые с легким сердцем производить любые опыты на народном теле.

Понимала власть и то, что при невежестве народных масс, коль скоро от них будет зависеть выбор вершителей судеб страны, к власти проникнут наиболее беспринципные элементы, а именно те, которые прибегнут к наиболее демагогическим приемам и не остановятся перед безграничными посулами.

Последующее оправдало это в полной мере. Поставленное общественностью Временное правительство заключало в себе все те лучшие, отборные силы, которыми общественность обладала, причем возглавлено оно было человеком, которого радикальные оппозиционные круги признавали чуть не за гения. На деле гений оказался пустым местом и даже… мелким жуликом, беззастенчиво прикарманившим средства, которыми распоряжался[464], а остальные члены этого правительства, из коих некоторые, несомненно, вложили всю свою душу в порученное им дело, — по меньшей мере несостоятельными[465].

Когда же народные массы захватили фактическую власть, ставленниками их оказались те, кто сумел посулить им наибольшее материальное благополучие, независимо от степени осуществимости их посулов и даже способов их осуществления.

С другой стороны, государственная власть, предоставленная самой себе, без дальнейшей помощи общественности и, наоборот, при усиливающейся оппозиционности к ней общественности, не могла быть на высоте исполинской задачи управления 180-миллионным населением страны, занимающей одну шестую часть земной суши и притом в момент окончательного перелома всего характера хозяйственной деятельности этого населения. Совершение властью множества ошибок было при таких условиях неизбежно. Страдала, разумеется, и русская бюрократия теми недугами, которые присущи всем бюрократиям в мире. Формализм, излишняя приверженность к существующему, рутинность, недостаточная органическая связь с народной жизнью, а посему и недостаточное понимание происходящих в ней сложных эволюционных процессов и нарождающихся новых потребностей; наконец, отсутствие реформаторской решимости и энергии — все это было свойственно русской бюрократии, но как технический управительный аппарат она в общем и целом работала превосходно, безусловно совершенствовалась и, как- никак, делала героические усилия, чтобы выполнить возложенные на нее задачи.

По мере хода событий, развернувшихся в 1905 и 1906 гг., сознание всех приведенных условий и обстоятельств стало все более проникать в культурные, государственно мыслящие общественные круги. Действительно, наиболее характерным явлением этой эпохи было разделение либеральной оппозиции на два весьма различных лагеря.

Почти все, что было в ее среде действительно болеющего о судьбах родины и участвовало в освободительном движении не ради преследования своих личных целей, а для обеспечения государству лучшего порядка его управления, понемногу переходило на сторону правительственной власти. Наоборот, элементы, искавшие переворота, дабы при нем удовлетворить свои уязвленные самолюбия и добраться к власти, становились все радикальнее, все ближе сходились с разрушительными революционными силами и все более строили свой успех на безудержной демагогии, совершенно не считаясь с той ценой, в которую он обойдется стране.

1905 год можно разделить на четыре отдельных периода, из которых первый продолжался примерно до 18 февраля, т. е. до опубликования рескрипта Булыгину, возвещавшего о предстоящем призыве к участию в законодательной работе выборных представителей всех слоев населения. Период этот отличался многочисленными стачками и все усиливающимся рабочим движением. Второй период заключал весенние и летние месяцы. Отличительной его чертой было развитие общественной деятельности и изобилие разнообразных общественных съездов. Съезды эти собирались почти исключительно в Москве, ставшей, таким образом, центром либерального общеземского движения. В течение этого периода более или менее культурные общественные круги стремятся выяснить для себя самих свое отношение к совершающимся событиям и выработать соответствующие политические программы. В этот же период было опубликовано положение о законосовещательной Государственной думе, и в связи с этим общественная мысль была поглощена вопросом о наилучшем характере представительных учреждений и о системе выборов их личного состава. Ознаменован был этот период, кроме того, аграрными беспорядками, рабочими стачками и множеством террористических актов.

Третий период, начавшийся примерно в начале сентября, прошел под знаком окончательного объединения наиболее радикальной части интеллигентской оппозиции с революционными силами подполья, что дало возможность этим силам осуществить общую железнодорожную забастовку и вообще нарушить нормальный ход жизни всей страны. Закончился он изданием Манифеста 17 октября.

Наконец, четвертый период, окончившийся примерно с концом года, ознаменовался рядом вооруженных выступлений пролетариата при уменьшившемся, однако, сочувствии к этим выступлениям как рядового обывателя, так и культурных слоев населения и изменившемся характере действий государственной власти.