в 1941 году, я воспользовался выпуском 1935 года. Статистический ежегодник состоял из сотен таблиц, содержавших великое множество цифр. В первой его части были помещены статистические данные о Германии, отпечатанные на белой бумаге. Эту часть я использовал в качестве основы для кодирования. Во второй части справочника, на листах зеленой бумаги, приводились международные статистические обзоры: ею пользовался Центр для шифровки радиограмм, предназначавшихся для нашей разведгруппы. Совершенно “аполитичный” статистический ежегодник мы выбрали не только потому, что с его помощью можно было составить сотни тысяч цифровых комбинаций, но и еще по той причине, что наличие такого издания у журналиста Зорге и у меня, слывшего солидным предпринимателем, не вызывало абсолютно никаких подозрений».

Современный российский специалист в области криптографии Дмитрий Александрович Ларин обращает внимание на важную деталь: «Следует отметить, что полученная гамма (перешифровки. – А. К.) была все же не случайной и равновероятной, но обладала гораздо более хорошими свойствами, чем “классическая” книжная гамма, когда осмысленный текст складывался с открытым по модулю 26 (для латинского алфавита)». Проще говоря, если бы Зорге и Клаузен использовали для шифрования обычную, например, художественную, книгу, вероятность взлома их кода была бы намного выше, чем при пользовании статистическим сборником, алгоритм подбора слов в котором значительно сложнее угадать. К тому же «первая половина ежегодника на белой бумаге содержала статистические данные о Германии. Эта часть книги использовалась Зорге и Клаузеном в качестве ключа для шифрования исходящих сообщений, а вторая часть справочника, на листах зеленого цвета, в которой приводились международные статистические обзоры, для шифрования и расшифрования (на приемном конце) радиограмм из Центра. Такое разделение нужно было для того, чтобы предотвратить использование одинаковых гамм при шифровании текстов в Токио и Москве, что могло привести к дешифрованию шифропереписки противником.

Очевидно, что Зорге и Клаузен должны были делать в тексте своей кодовой книги определенные отметки для недопущения повторного использования гаммы. При аресте в 1941 году в их квартирах японской полицией были обнаружены совершенно одинаковые справочники с подозрительными отметками. Что сразу навело контрразведку самураев на понимание того, что перед ними была книга-ключ советской разведгруппы»[635].

Вернемся, однако, к пояснениям Макса Клаузена и его оценке собственной (с Зорге) системы кодирования:

«Каждая радиограмма начиналась нашим “обратным адресом”: DAL, то есть 83 5 93. Это были начальные буквы русского географического названия Дальний Восток. В конце каждой радиограммы я отстукивал условное имя Рихарда Зорге – RAMSAY, соответственно, в цифрах 4 5 96 0 5 97. Шифровки передавались исключительно группами из пяти чисел.

Теперь мне хотелось бы попытаться как можно понятнее разъяснить принцип вторичного кодирования. Числа, представлявшие собой зашифрованный полный текст радиограммы, записывались в виде групп из пяти чисел. При этом под каждой строкой я оставлял столько места, чтобы под ней записать цифры из “Статистического ежегодника”, а также результат суммирования обеих строк. Откуда появились цифры второго и третьего ряда? Цифры для второго ряда я брал со 193-й страницы “Статистического ежегодника Германского рейха” за 1935 год. Цифры для второго ряда я брал с этой страницы справочника, причем начиная с седьмой строки пятого столбца. Для еще большей надежности мы никогда не брали первую цифру, а всегда начинали с последней цифры соответствующего столбца. После того как числа из справочника были записаны под цифрами, получившимися в результате первичного кодирования, последние складывались с первыми, десятки при этом отбрасывались. Я записывал только оставшиеся единицы сумм – так получалась третья строка.

Теперь необходимо было сообщить Центру, с какого места в статистическом ежегоднике надо начинать брать цифры для расшифровки. Необходимость эта возникала оттого, что я всякий раз использовал новую страницу, и отсчет цифр начинал с другой строки или с другого столбца. Это сообщение кодировалось отдельно. Под цифрами четвертой “пятерки” дважды закодированного текста я записывал номер страницы и цифры, обозначавшие строку и столбец. Под ними я, кроме того, записывал еще и третью с конца “пятерку”. Все это складывалось… Специалисты-криптографы нескольких государств… не смогли расшифровать ни единого слова из наших радиограмм! Ни Рихард, ни я не хранили никаких записей, которые касались бы нашей системы кодирования, – ее мы держали в голове… Возможно, кому-то такая система кодирования покажется чересчур громоздкой и трудоемкой. Им бы я заметил, что нам в любом случае было важно обеспечить абсолютную надежность: во-первых, исключить возможность дешифровки наших радиограмм, во-вторых, естественно, гарантировать безопасность нашей разведгруппы в Токио. В этой связи необходимо также упомянуть, что во время выполнения задания в Японии я без труда мог зашифровать 500 “пятерок” в час и за такое время передать в эфир такое же их количество»[636]. И так – каждый день, неделя за неделей, несколько лет подряд для огромного массива информации перед тем, как привезти рацию на новое место, достать передатчик, привести его в рабочее положение, раскинуть антенну – это и есть то, что называют «подвигом каждый день». Но в результате это привело к тяжелейшему нервному истощению и неспособности Клаузена хоть сколько-нибудь упорствовать на следствии.

Известно, что радист «раскололся» сразу после задержания, возможно даже в первые часы пребывания в полиции, не выдержав мощного психологического прессинга, морально обессиленный многолетним ожиданием ареста. Он раскрыл японцам шифр, хотя сам впоследствии отрицал это[637]. Среди его показаний сохранилось признание в том, что в последние годы работы он радировал около четверти информации, передаваемой ему Зорге: «Причина того, что я не посылал все, это, во-первых, то, что Зорге давал мне слишком много текстов для передачи, и слать их все было бы слишком большой работой. Помимо этого, у меня больное сердце, а я не хотел подрывать свое здоровье. Во-вторых, мне стала претить шпионская деятельность. В последнее время моя вера в коммунизм значительно пошатнулась, а желание продолжать серьезную разведработу совершенно пропало»[638]. Его показания и воспоминания о работе в Токио изобилуют неточностями и, возможно, надуманными моментами, подобными неясной истории с мотоциклетной аварией Зорге. Нельзя исключить и того, что как раз по причине готовности сотрудничать с токко он сразу был переправлен в следственную тюрьму.

«Ночью меня, закованного в наручники, под охраной трех полицейских отвезли в автомобиле в недавно построенную тюрьму Сугамо, – писал Клаузен. – Там я в первый раз предстал перед следователем. Каждый день меня возили на допросы вместе с заключенными-японцами. При этом каждому из нас надевали на голову островерхий соломенный колпак с прорезью для глаз, чтобы заключенные не могли узнать друг друга. Японцам надевали кандалы, а кроме того, еще и привязывали их друг к другу. Я же, как “особый” заключенный, удостоился даже никелированных наручников. Остальным надзиратели надевали ржавые кандалы. К заключенным-японцам меня тоже не привязывали,