Заряды полка Гласьер-Харт пробили три широкие бреши в южной стене последней линии земляных укреплений форта Тейрис. Они, вероятно, убили по меньшей мере двести человек в процессе, но главное значение имели бреши.

— Разумные переговоры, — сказал герцог. — Давайте посмотрим, готовы ли эти люди сейчас прислушаться к голосу разума.

* * *

Лицо Лейрейса Уолкира было каменным, когда он ехал на одной из немногих оставшихся лошадей гарнизона к чарисийскому знамени на вершине третьей линии земляных укреплений. Его сопровождали только полковник Мартин и полковник Кирбиш. Он очень хотел, чтобы отец Нейклос был рядом с ним, но объявление чарисийцев, что все инквизиторы будут убиты на месте, сделало это невозможным.

Еще одно доказательство того, что они служат Шан-вей, — мрачно подумал Уолкир.

Он предпочел бы проигнорировать просьбу еретиков о переговорах, но у них действительно могло быть что-то, что стоило бы услышать. Более того, это заняло немного больше времени, дало еще несколько часов для подхода герцога Харлесса. И, по его признанию, что бы они ни говорили, какие бы угрозы они ни произносили или какие бы требования ни выдвигали, он относил их обратно в свои полки, зная, что они могут только укрепить решимость людей, уже решивших умереть за Бога.

Конечно, всегда оставался вопрос о том, будут ли еретики соблюдать традиционные гарантии переговоров. Вместо этого они вполне могли бы уничтожить его и его отряд, и он почти желал, чтобы они это сделали. Он жаждал смерти не больше, чем любой другой человек, но такое предательство воспламенило бы его людей яростью и решимостью, как ничто другое.

Он добрался до ожидающего знамени и спешился, стараясь не обращать внимания на вооруженных винтовками пехотинцев в их причудливых пестрых мундирах. С вершины бруствера он мог видеть лагерь еретиков, растянувшийся вдоль ущелья в сторону Хармича. Это был первый ясный взгляд, который он получил, и что-то сжалось внутри него, когда он увидел аккуратные ряды палаток, крытые брезентом фургоны с припасами, палатки-столовые. Чарисийцы могли быть такими же мокрыми и грязными, как и его собственные люди, но он сильно подозревал, что даже под брезентом они были лучше размещены — и гораздо лучше накормлены — чем его собственные люди в промокших, изрытых артиллерией руинах того, что когда-то было уютной, защищенной от непогоды крепостью.

И также впервые он увидел приземистые, вкопанные в землю «угловые орудия», которые так сильно способствовали этому разрушению.

Поджидавший его коренастый мужчина был высоким для островитянина — таким же высоким, как большинство жителей Сиддармарка, — с каштановыми волосами, карими глазами и жестким выражением лица. Он поддерживал это выражение с каменной твердостью, которой мог бы позавидовать любой валун, и на нем была та же форма, что и на пехоте, расквартированной вокруг места переговоров. Единственными отличиями были сапоги для верховой езды, которые он носил вместо обуви на шнуровке, странного вида пистолет на боку и единственный золотой меч чарисийского генерала, поблескивающий на его воротнике.

Уолкир мысленно скривил губы. Даже ополченцы признавали необходимость того, чтобы офицеры были хорошо видны своим людям в самом центре боя! Но потом он вспомнил смертоносную точность винтовок «еретиков» и непропорционально большое количество своих младших офицеров и сержантов, ставших их жертвами.

Он остановился лицом к лицу с человеком, который, должно быть, был герцогом Истшером, и решительно подавил рефлекторное движение в сторону приветствия. У рыжеволосого молодого офицера, стоявшего рядом с Истшером, на воротнике вместо меча была единственная золотая корона. Кроме того, его униформа была идентична униформе его начальника, а его голубые глаза ожесточились из-за отказа Уолкира признать звание Истшера. Это доставило Уолкиру определенное удовольствие, но если оскорбление и встревожило герцога-еретика хоть в малейшей степени, то он не подал никаких признаков этого.

— «Генерал» Уолкир, я полагаю? — Его акцент странно поразил слух сиддармаркца, но в его холодном, режущем презрении нельзя было ошибиться.

— Вы предложили переговоры, — прямо ответил Уолкир. — Полагаю, это означает, что вам есть что сказать. Скажите это.

Рыжеволосый офицер — вероятно, помощник Истшера — напрягся, его лицо потемнело, но Истшер только фыркнул, как будто услышал что-то забавное.

— Сразу к делу, — заметил он, — хорошо. В конце концов, мне не придется тратить на это много времени. — Он сверкнул белыми зубами, которые напомнили Уолкиру о ящере-резаке, которого он когда-то видел. — Мое послание очень простое, Уолкир. Ваши внешние укрепления находятся в моем распоряжении. Ваша последняя линия земляных работ разрушена, как и стена крепости. Законы войны гласят, что я должен дать вам возможность сдаться, когда это так. Поэтому сейчас я даю вам такую возможность.

Челюсти Уолкира сжались, и он почувствовал, как задрожала его правая рука, сжимавшая рукоять меча. На мгновение у него возникло искушение выхватить этот меч, вонзить его в живот Истшера и посмотреть, как это жесткое, холодное лицо сморщится от осознания смерти. Но чарисийские стрелки наблюдали слишком пристально. Он был бы мертв прежде, чем полностью вытащил бы оружие.

Он боролся с искушением, но ярость угасала все сильнее. Сдаться? Сдаться подонкам, которые подняли свои богохульные руки против могущества и величия Матери-Церкви и Самого Бога? Кто убивал священников? Кто вторгся в его страну, принес войну и разрушения верующим в поддержку этого предателя во дворце лорда-протектора?

— И что заставляет вас считать, что я могу подумать о том, чтобы сдаться вам? — сумел выдавить он через небольшую вечность.

— Возможность того, что у вас может быть проблеск здравомыслия, — холодно ответил Истшер. — Законы войны также гласят, что гарнизон, который отказывается сдаваться, когда его призывают сделать это, теряет право сдаться позже, после того, как будет совершена реальная атака. Если вы откажетесь от этой возможности, у меня будут все права предать все ваши войска мечу.

— Сколько людей вы готовы потерять, чтобы справиться с этим? — рявкнул Уолкир, и Истшер снова фыркнул, на этот раз презрительно.

— Против вашего сброда? Будьте серьезнее! И прежде чем вы примете свое решение, я должен указать, что единственные войска за пределами вашей крепости, которые с отдаленной вероятностью позволят вашим людям сдаться, — это мои. Сиддармаркцы на севере находятся под командованием офицера, который удерживал Силманский проход против всего, что могла бросить на него «армия Бога». Он потерял достаточно людей и видел достаточно зверств со стороны таких «святых воинов», как вы, чтобы быть особенно склонным предлагать пощаду. А затем он прошел через руины, которые вы и люди внутри форта оставили в западном Шайло. Я точно знаю, как он и его люди относятся к вашей банде мятежников, насильников и мясников.

Его глаза были цвета коричневого льда, и все же они были теплее, чем его голос.

— Буду честен, «генерал». Я также не особенно хочу предлагать вам четвертование. Мне приказано не убивать вас просто так, как вы того заслуживаете, если я могу помочь этому, и я собираюсь подчиниться этим приказам. Но если вы решите не сдаваться, это не разобьет мне сердце. И позвольте мне указать вам, что это был ваш собственный великий инквизитор, который провозгласил, что в джихаде обычные законы войны неприменимы. Вот почему он разрешил вам убивать женщин и детей во имя Бога. Я не планирую совершать никаких убийств от Его имени… если только вы не будете достаточно любезны, чтобы дать мне оправдание. В этот момент я совершенно готов следовать вашим правилам. Поэтому я настоятельно призываю вас обдумать выход, который я вам предлагаю, потому что больше он не будет предложен.