Ее губы были теплыми и мягкими. Он почувствовал, как в нем разгорается желание.

— Расскажи мне все, что с тобой было, — шептала она ему на ухо. — Расскажи все, что произошло после той ночи.

— Много чего случилось. Даже не знаю, с чего начать.

— Ты мне изменял? — лукаво спросила она, прихватив медальон у него на груди.

Вместо ответа он открыл его, и ее глазам предстала миниатюра с изображением Мадонны. «Madre dolorosa», — прочитала она надпись.

— Да, Матерь Скорбящая. Не поверишь, но этот медальон я получил от Фрэнсиса Дрейка лично, и медальон спас мне жизнь.

Витус рассказал, как все было, и с улыбкой добавил:

— Но была у меня и другая женщина. Она работала служанкой и звали ее Луиза. Такой прекрасной женщины свет еще не видывал!

Арлетта звонко рассмеялась, а потом вдруг посерьезнела, на ее глаза опустилась тень:

— Это были для меня трудные времена. Трудные и счастливые одновременно. В «L’Escargot» ты все время был рядом и так же далек. Я не могла тебе открыться. Не хотела, чтобы ты видел меня обезображенной.

— Так у тебя и вправду было кожное заболевание? На лице?

— Да. — Воспоминания о тех страданиях заставили Арлетту содрогнуться. — Опоясывающий лишай. Он осыпал все лицо. И я не могла тебе показаться, потому что хотела, чтобы ты помнил ту Арлетту, которую знал на «Фениксе». Но я так желала тебя, так тосковала по тебе! Как никогда ни по кому прежде. И эти страдания были горше ползучей розы, потому что ты был рядом и был недоступен. Тогда мне и пришла в голову мысль завлечь тебя в мою каморку. Инкогнито. Женщиной без лица. И то, что там произошло, было прекрасно, так прекрасно, что я не переставала плакать. От счастья и от отчаяния.

— Любовь моя! — Витус взял ее лицо в свои руки и нежно поцеловал губы, с которых сорвалось признание. — И при всем при том ты молчала! Ни словечка не вымолвила! Я еще могу понять, почему ты не хотела открыться мне, но почему ты разыгрывала немую?

— Все началось с тюрьмы. Да-да, по прибытии в Гавану, когда я наивно решила обратиться к губернатору за помощью, испанцы заперли меня в тюрьму. И все только потому, что я имела неосторожность поцапаться с каким-то мелким чиновником! Тогда и Окумба не мог мне помочь. Ах, ты ведь не знаешь, кто такой Окумба! Он самый удивительный мужчина из всех, кого я встречала… кроме тебя, конечно…

— Я знаю Окумбу, — вставил Витус. — От него я слышал, что ты попала в заключение. — Он снова нежно поцеловал ее.

— Знаешь?! Знаешь Окумбу?! Откуда? Как?

— Все потом. Рассказывай!

— Хорошо. — Арлетта прижалась к нему. — В тюрьме я и подхватила ползучую розу. Она была цепкой и не хотела меня отпускать. Даже когда отпустили испанцы… В первые дни я так стеснялась своего страшного лица, что не могла ни с кем заговорить, только куталась в покрывало и низко опускала голову. А потом я поняла, что немота может служить своего рода защитой. И даже давать преимущество. Знаешь, думаю, благодаря ей Ахилл взял меня к себе. Немая девушка не смогла бы никому разболтать о его двойной жизни — Ахилла и Ариэли.

Она заплакала и уткнулась в его плечо.

— Т-с-с-с, успокойся, все позади!

Витус нежно гладил любимую, и ее тело подавалось ему навстречу, как тогда, во владении гермафродита Ахилла, в «L’Escargot». Спустя время Арлетта затихла и тоже ответила ему ласками.

— А что было с тобой? Расскажи мне!

— Это долгая история. Может быть, ты хочешь поспать?

— О нет! Мы, женщины, так любопытны, что я не усну, пока не услышу все!

Арлетта прильнула к нему и тихонько засмеялась.

Прошли часы, пока Витус рассказывал о том, что он пережил со своими друзьями. Все это время Арлетта нежно поглаживала его, ни на секунду не отнимая рук. А потом, лежа у него на плече, досказала свою историю, которая была не менее увлекательной и трагичной.

Витус вдыхал аромат ее тела, такой же пьянящий, как когда-то на «Фениксе»; касался ее нежной кожи и представить себе не мог, что еще недавно она была поражена тяжелым заболеванием.

— А ты не можешь рассказать мне подробнее, любимая, когда и как ты ощутила первые признаки болезни? — В нем снова проснулся врач.

— Ну… думаю, это случилось после того, как я услышала, что у испанцев заключенные подчас проводят в застенках весь остаток жизни просто потому, что чиновничьи службы забывают о них. Конечно, я испугалась. Но еще сильнее был страх никогда больше не увидеть тебя… — Она склонилась над Витусом и поцеловала ямочку у него на подбородке. — Это было, наверное, на третий или четвертый день… Хотя там никогда не знаешь, день или ночь — все время темно…

— Бедняжка! — Его сердце сжалось от сострадания и любви. — Иди ко мне! — он крепко прижал Арлетту к себе.

— По крайней мере, я вдруг проснулась с этой страшной болью на лице. Я ощупала себя. Под моими пальцами были водянистые пузыри и мокнущие ранки. Я ужаснулась.

Витус погладил ее по бархатистой, как персик, щеке:

— Как хорошо, что старая Мароу смогла помочь тебе!

— Да, Мароу — мудрая женщина. Храни ее Господь!

— В своем роде и Ахилл был мудр. Он любил людей, хотя они причинили ему много зла. И помогал каждому, кому только мог. Я горжусь, что был близок с ним.

Арлетта помолчала, а потом неожиданно сказала:

— Да, близость — странная штука! Мы не виделись с тобой два года, и тем не менее у меня такое чувство, что ты стал мне намного ближе, чем тогда. Как будто ты — это я, как будто мы одно целое. Может, оттого, что ты все время был во мне…

— А ты во мне.

Они умолкли. Все было сказано. Но их руки продолжали ласкать. Оба чувствовали, как жаждут друг друга. Господь всемогущий свел их друг с другом, как свел однажды Адама и Еву. И не было ничего предосудительного, ничего порочного в том, чтобы любить, смотреть, заново открывать друг друга.

— Как ты прекрасна! — простонал Витус осипшим голосом. — Как прекрасна! Я знал это еще в «L’Escargot». Я всегда это знал!

Он провел пальцем по ее соскам, и это было так остро, что Арлетту бросило в дрожь.

— Ты тоже прекрасен! Все в тебе прекрасно! — Она ласково погладила его. — И твой… ну ты знаешь… прекрасен. А отверстие на его конце похоже на маленький ротик.

— На маленький ротик? — Витус тихонько засмеялся.