себя, в Беотии, в количестве 3500 всадников и 4000 пехотинцев; последние были известны под испанизированным арабским названием «альмугавары». Какое завоевание Готье рассчитывал осуществить при помощи этих опасных наемников? Очевидно, он и сам этого толком не знал, поскольку был человеком взбалмошным, каких в эпоху первых Валуа у нас имелась масса. Совершив глупость, пригласив их, он совершил другую, еще более серьезную, поссорившись с ними и отказавшись, грубо и вопреки взятым на себя обязательствам, заплатить им. Теперь, желая от них отделаться, но опасаясь их мести, он призвал на помощь соседей, Альберто Паллавичини, маркиза Бодоницы, Тома III де Стромонкура, сеньора Салона, терциариев Эвбеи и элиту французского рыцарства Мореи, общим числом «семь сотен рыцарей, из коих двести в золотых шпорах, а также шесть тысяч четыреста конных воинов и восемь тысяч пехотинцев».

Настроение умов этой великолепной знати было таким же, как у наших «золотых шпор» накануне Куртре, Грансона и Мора[319]. Так вот, если морейские рыцари не уступали в высокомерии и беззаботности рыцарям Филиппа Красивого и Карла Смелого, каталонские наемники, закаленные пятью годами боев в турецкой Анатолии и в Византийской империи, были куда более грозными противниками, чем фламандские горожане или швейцарские крестьяне 1302 и 1476 гг. Встреча между ними и французами произошла на берегах озера Копаис, возле впадения беотийского Цефиса. Готье де Бриенн по-глупому выбрал для сражения это болотистое место, где его тяжелая конница с первой атаки увязала и падала. С этого момента партия перестала быть равной. Он был убит почти со всеми своими рыцарями, и, как говорит «Морейская хроника», убит «по собственной вине» (15 марта 1311 г.). Вместе с ним погибли маркиз Бодоницы, сеньор Салона и двое эвбейских терциариев. Почти все французское рыцарство центральной Эллады осталось на поле битвы. Пелопоннесское рыцарство, в большом числе прибывшее на помощь Готье де Бриенну, тоже понесло тяжелые потери; это случилось всего полвека спустя после катастрофы в Пелагонии и окончательно выкосило французскую знать Леванта. Французская иммиграция всегда ограничивалась баронами и рыцарями. После кровопускания, полученного в Пелагонии и на озере Копаис, оно больше не могло мешать испанизации Беотии и Аттики и итальянизации Пелопоннеса. Разгром у озера Копаис в этом смысле стал для Новой Франции в Элладе тем же, чем в 1187 г. стала для франкских колоний в Сирии катастрофа при Хаттине. Он стал концом колонизации, концом света. Относительно же чувств, испытанных греческим населением Аттики и Беотии, их нам передал Никифор Григора[320], написавший, что греки сменили давнее рабство на еще более тяжелое иго.

Победители-каталонцы, похоже, сами были смущены своей победой, не ожидав, что она окажется такой полной. Они одним махом оккупировали Фивы, Афины и другие города вплоть до Коринфского перешейка, включая баронию Салон (Амфиссу) возле Дельф. Лишь маркизат Бодоница на Фермопилах выжил словно чудом под управлением семейства Паллавичини, а позднее (1338) венецианской семьи Джорджи, или Цорци[321].

За этим исключением, во всей центральной Элладе, еще вчера такой французской, пришел конец той блестящей и богатой цивилизации, уничтоженной на пике развития. Бывшее бургундское Афино-Фиванское герцогство, разом потерявшее свои национальные черты, превратилось в своего рода каталонскую военную республику, где язык Барселоны сменил язык Иль-де-Франса. В 1318 г., после смерти последнего греческого деспота Фессалии (Великой Влахии), каталонцы оккупировали также большую часть и этой провинции. Фессалийский город Неопатрас (Ипати) стал, вместе с Афинами, Фивами и Ливадией, одной из их столиц. Таким образом, каталонское герцогство по площади превысило былое французское герцогство. С такой прекрасной территорией, с энергией народа-завоевателя и доблестью его легендарных альмугаваров ему, казалось, суждено блестящее будущее.

Скажем сразу, чтобы больше к этому не возвращаться, что в 1331 г. сын побежденного при Копаисе граф Готье VI де Бриенн, ставший к тому времени еще и графом Лечче в Неаполитанском королевстве и оставивший славный след в истории Флоренции[322], попытался отвоевать свое наследство. Он прибыл из Италии с 800 французскими рыцарями и 500 воинами, принадлежавшими к тосканской элите, не говоря уже о контингентах из его графства Лечче. Но его великолепная кавалерия ничего не смогла сделать против тактического умения каталонских наемников, и он вернулся в Италию, не добившись никакого результата (1332). Каталонцы, опасавшиеся, что он овладеет замком Сент-Омер в Фивах, между тем разрушили этот ценный памятник французского искусства эпохи де ла Рошей.

Организация каталонского герцогства Афинского

Едва став властителями центральной Эллады и не находя более противника, осмеливавшегося бы выступить против них, счастливые наемники принялись организовывать свою жизнь, худо-бедно возвращаться в рамки нормального монархического и феодального общества своего времени. Их офицеры стали жениться на французских и гасмульских дамах Аттики и Беотии, вдовах рыцарей, массово павших у озера Копаис. Верные подданные арагонской короны, они принесли по всем правилам оммаж за свое завоевание арагонскому королю Сицилии Фадрике (или Фридриху) II. Ни Фадрике, ни его преемники, впрочем, ни разу не ступили на землю этого своего нового владения, точно так же, как анжуйские короли Неаполя никогда не посещали свои вассальные владения в Морее, но так же, как неаполитанцы в Морее, они направляли для управления каталонским герцогством Афинским своих представителей, полный список которых мы дадим далее. Наиболее известными из этих сицилийско-арагонских наместников были Беренгер Эстаньоль (1312–1316), королевский бастард Альфонсо-Фадрике Арагонско-Сицилийский (1317–1330), Хайме Фадрике Арагонский (1356–1359), Маттео де Монкада (1359–1361 и 1363–1367), Роже де Луриа (1361–1363 и 1367–1371) и Педро де По (1385–1387). Следует отметить, что, за исключением принца Альфонсо-Фадрике, управлявшего новым герцогством тринадцать лет, большинство этих губернаторов, присланных или утвержденных палермским двором, имели очень эфемерную власть.

Каталонский народ всегда был упрямым и сильным, способным преодолевать превратности судьбы. В XIV в., опираясь на власть Арагоно-Сицилийского дома и участвуя в его экспансии, он казался способным сохранить греческую колонию, неожиданно доставшуюся ему после победы на озере Копаис. Но оказалось, что это завоевание необходимо обновлять следующими волнами вновь прибывших. Каталонские наемники весьма трогательно сохранили связь с родиной, институты которой они последовательно внедряли в Аттике и Беотии. Каждый округ или город имел своего вегера, кастеллано или капитана. Над ними, заменяя прежнего герцога, стоял генеральный викарий с маршалом, которого избирали из рядов Каталонской компании (практически, из семьи Новелль).

Однако эта «каталонизация» не вызвала сколь бы то ни было интенсивную иммиграцию. Каталонцы оставались столь же немногочисленными, как ранее французы. Как только компания перестала вербовать пополнения в Испании, а принцы Арагонского дома потеряли к ней интерес, она, после множества боев и походов, резко перешла к праздной жизни в роскоши и легкодоступных наслаждениях и быстро пришла в упадок.