– Мм, интересно, что у вас сложилось похожее впечатление, – сказал Бэзил Кокс.

Арун удовлетворенно и задумчиво уставился на уютную пелену сизого дыма, окутавшую все вокруг.

Внезапно тишину нарушило фальшивое пение, после чего в замочной скважине заскрежетал ключ: в прихожую ввалился осмелевший от шамшу (дешевого, но забористого китайского спиртного – ничего другого друзья Варуна позволить себе не могли) Варун. Он громко напевал мелодию «Пьянящего взора».

Арун побледнел, словно увидел призрак Банко[266], и тут же встал, намереваясь выгнать нерадивого братца из дома, пока тот не натворил дел. Однако было поздно.

Варун, слегка пошатываясь, с невиданной доселе уверенностью поприветствовал собравшихся. Комната наполнилась крепким спиртовым духом. Варун поцеловал мать – та отшатнулась – и слегка задрожал при виде Минакши, которая побелела от ужаса и стала еще неотразимей. Затем поздоровался с гостями.

– А, здравствуйте, миссис Бокс… э-э, то есть мистер и миссис Бокс, – тут же поправился он, отвесил им поклон и принялся теребить петлю отсутствующей пуговицы. Из-под полы его курты торчали завязки от паджамы.

– Мы, кажется, незнакомы, – обеспокоенно произнес Бэзил Кокс.

– О… – выдавил Арун, бледнея и багровея от ярости и стыда. – Это… это, знаете ли, мой брат Варун. Он слегка перебрал… Прошу меня извинить. Я на минутку. – С трудом удержавшись от подзатыльника, он повел младшего брата прочь из гостиной – к двери в его комнату. – Ни слова! – прошипел он, свирепо глядя в озадаченные глаза Варуна. – Ни слова, или я задушу тебя вот этими самыми руками.

Он запер его дверь снаружи.

А потом вернулся в гостиную – благожелательный и веселый, как прежде.

– Я прошу прощения, мой брат бывает несколько… неуправляем. Вы меня понимаете, конечно. Паршивая овца и все такое, причем парень-то не буйный, славный…

– Похоже, он изрядно наклюкался! – вдруг оживилась Патрисия Кокс.

– Да, Варун ниспослан нам в качестве испытания, – продолжал Арун. – Мой отец рано скончался… В семье не без урода, что поделать. Он у нас со странностями, носит эти нелепые курты…

– И пьет что-то очень крепкое, перегар так и стоит в комнате, – заметила Патрисия. – Какой-то странный напиток. Местный виски? Я бы попробовала. Вы не знаете, что это?

– Боюсь, он пил так называемый шамшу.

– Шамшу? – переспросила миссис Кокс с живейшим интересом, три или четыре раза покрутив на языке новое слово. – Шамшу. Ты про такое слышал, Бэзил? – Она больше не напоминала серую мышь, наоборот, вся светилась.

– Вроде бы нет, – откликнулся ее муж.

– Кажется, шамшу делают из риса, – добавил Арун. – Какое-то китайское зелье.

– У братьев Шоу оно продается? – спросила Патрисия.

– Вряд ли. Его лучше искать в Китайском квартале, – ответил Арун.

Именно в Китайском квартале Варун с приятелями и покупали шамшу – из-под полы, по восемь анн за стакан.

– Должно быть, забористый напиток. Копченая гильза и шамшу – целых два открытия за вечер! Это такая редкость, – призналась Патрисия. – Обычно в гостях меня тоска ест.

«Тоска ест?» – мысленно подивился Арун.

Тут из комнаты Варуна донеслось пение.

– Какой интересный юноша, – продолжала Патрисия Кокс. – Говорите, это ваш брат? Что он поет? Почему он не ужинал с нами? Как-нибудь приходите к нам в гости всей семьей, да, дорогой? – Бэзил Кокс явно не обрадовался ее идее, но Патрисия решила принять его молчание за согласие. – Я так не веселилась с тех пор, как окончила Театральную академию. И непременно захватите бутылочку шамшу!

Боже упаси, подумал Бэзил Кокс.

Боже упаси, подумал Арун.

7.7

В доме достопочтенного господина Чаттерджи в Баллигандже с минуты на минуту ждали прибытия гостей. Семья давала три-четыре больших званых ужина в год, и это был один из них. Публика на мероприятии всегда оказывалась разношерстная по двум причинам: во-первых, из-за нрава самого достопочтенного господина Чаттерджи, который дружил и водил знакомство с представителями самых разных слоев общества (человек он был рассеянный и неразборчивый); во-вторых, каждый член семьи Чаттерджи созывал на эти приемы всех своих друзей. Госпожа Чаттерджи приглашала подруг, так же поступали и дети; один Тапан, приехавший домой на каникулы, был еще слишком мал, чтобы приглашать друзей на взрослый праздник со спиртными напитками.

Господин Чаттерджи не отличался большой любовью к порядку, однако дети в его семье рождались строго по очереди – сперва мальчик, затем девочка, потом опять мальчик и так далее: Амит, Минакши (вышедшая замуж за Аруна Меру), Дипанкар, Каколи, Тапан. Никто из детей не работал, но у каждого было какое-нибудь пристрастие или увлечение. Амит писал стихи, Минакши играла в канасту, Дипанкар искал Смысл Бытия, Каколи болтала по телефону, а Тапан-младший, лет двенадцати или тринадцати, – учился в престижной школе-пансионе «Джил».

Поэт Амит изучал юриспруденцию в Оксфорде, получил диплом, однако, к большому разочарованию господина Чаттерджи, так и не завершил начатого – не стал членом «Линкольнс-инн», адвокатской палаты своего отца. Он ходил на их торжественные ужины и даже защитил пару работ, но вскоре потерял всякий интерес к праву. Вместо этого он стал лауреатом нескольких университетских литературных премий, напечатал пару рассказов в литературных журналах и сборник стихов, за который был удостоен какой-то премии в Англии (а значит, всенародного признания и обожания – в Калькутте), и теперь почивал на лаврах в отцовском доме, не делая ничего, что могло бы называться работой.

Сейчас Амит беседовал с двумя своими сестрами и Латой.

– Сколько ожидается гостей? – спросил Амит.

– Не знаю, – ответила Каколи. – Человек пятьдесят?

Амит насмешливо приподнял брови.

– Пятьдесят – это лишь половина твоих друзей, Куку. Скажи лучше, сто пятьдесят!

– Терпеть не могу эти огромные сборища, – восторженно заявила Минакши.

– Я тоже! – согласилась Каколи, любуясь своим отражением в высоком зеркале.

– Полагаю, все приглашенные – друзья матушки, Тапана и мои, – сказал Амит, назвав трех наименее общительных членов семьи.

– О-о-очень смешно-о-о, – сказала или, скорее, пропела Каколи, чье имя недвусмысленно указывало на певческий талант[267].

– Пора тебе прятаться в своей комнате, Амит, – сказала Минакши. – Заляг на диван с Джейн Остин, а мы тебя позовем, когда начнется ужин. Нет, лучше пришлем еду наверх – так тебе не придется отбиваться от поклонниц.

– Он у нас чудак, – сообщила Каколи Лате. – Джейн Остин – единственная женщина в его жизни.

– Зато половина калькуттского бхадралока[268] мечтает выдать за него дочерей, – добавила Минакши. – Они считают, что у него есть мозги.

Каколи принялась сочинять на ходу:

Амит Чаттерджи – нет слов —

как улов весьма неплох.

Минакши добавила:

Почему ж он не женат?