с глубокими залысинами. — Приедешь туда, оженишься и горя не будешь ведать. На кой ляд тебе сноха? Ну потерялась и потерялась. Не пропадёт! А чеснок — он для здоровья пользительный, как водка!

— Ты бы, земляк, не балачки бил, а за дисциплиной доглядал! — осердился старик. — Друг дружку топчут! Нету порядка! Калмычонку шею свихнули, скособочили, а тётку с оклунком на рельсу насмерть спихнули! Амором всё лезут! А иде ж командирский приказ?

Ястребом зыркнув на офицера-шутника, Тихон Маркяныч подался к двери, но хорунжего запоздало осенило:

— Погоди, уважаемый! Ты кто есть по званию?

— Старший урядник конно-артиллерийского полка, — отрекомендовался бородач.

— Сгодишься! Голос у тебя генеральский, — зажёгся офицер из низовских донских — судя по мягкому произношению, — казаков, поглядывая на старика уже серьёзно, доверительно. — Выручи, служивый! Положиться не на кого! Нужно в Проскуров, в штаб Павлова, срочно бумагу доставить. Край надо! Сводку по вагонам. Немцы обещают, а не дают. Душиловка на перроне. Ты ведь сам пострадал! Ну? Заради людей. Дам бричку. И двух конвойных. Где штаб, они знают. Ну? Делов-то — на час!

— Не могу! Надоть сноху догонять, — вздохнул Тихон Маркяныч, поправляя на голове лохматую, не по размеру большую шапку, подобранную на вокзале. — Я теперича безлошадный. Отрядили мою фурманку на армейские нужды. А я должен в самый Новогрудок поспеть вовремя. Обещались лошадку возвернуть.

— Не вернут! И не надейся, — ухмыльнулся рыжеусый, наклоняясь к окну и топыря на плече защитного кителя блёклый погон.

Мимо проволокся, трубя, паровоз, за ним — связка платформ и ветхих вагонов. Мигом сгрудилась и прихлынула к ним толпа. Началась дикая посадка. Истошные крики, ругань, полыхнули с новой надсадой.

— Выручи, старина! Видишь, что творится? А за помощь я тебя лично посажу на поезд!

Поджарый конь, подгоняемый кучером, разбитным пареньком, легко нёс повозку. Тихон Маркяныч, насупившись, сидел сзади, с другим конвойным, долговязым казаком с распухшей щекой. От обоих разило самогоном. И старик покрикивал, шпынял то неуча возницу, то маявшегося зубной хворью.

По городу, разбросанному вдоль долины Южного Буга, переполненному немецкими войсками и беженцами, петляли долго, пока не выскользнули к зданию с общелканным пулями крыльцом. Дежурный по штабу, узколицый вахмистр, принял донесение неохотно. Однако, приказав ждать, быстро ушёл по коридору.

Куцый январский день дотлевал. Становилось за окном сумеречно. В штаб ломились посетители — военные и гражданские. Тихон Маркяныч скучал, ожидаючи на лавке. Паркетный пол чернел разводами грязи. Зиму перебивали оттепели. В вестибюле неприютно тянуло сквозняком. Тихон Маркяныч, горюнясь, думая о снохе, заброшенной судьбой неведомо куда, не сразу заметил богато одетую пару. Мужчина был представителен, седоват, в собольей шапке-пирожке. Его спутница выглядела намного моложе — ярко накрашенные губы, шляпка, изящный макинтош. Красотка о чём-то попросила сидельца, и тот привёл сотника. Увидев хорошенькую женщину, клещеногий кавалерист заулыбался, по-кошачьи округляя зелёные глаза. Однако они вскоре угасли.

— Не может принять? Родственницу прославленного атамана? Когда же Павлов будет? Опять не знаете... — говорила дамочка, жестикулируя рукой в лайковой перчатке. — В штабе генерала Клейста ко мне отнеслись гораздо уважительней. Немцы помнят об атамане Каледине. Мы с мужем, профессором юриспруденции, не имеем ни пристанища, ни продуктовых карточек...

Разговор завершился мирно. Сотник проводил родственницу Каледина до двери, раскланялся с мужем. Тихон Маркяныч глянул на атаманскую родичку, повернувшуюся к нему лицо. Оно показалось удивительно знакомым! «Пригожая. Горбоносая», — отмечал он про себя, силясь вспомнить. Но стариковская память неподатлива. Тысячи лиц промелькнули на длинной дороге. Он повернулся к вечернему окну, в которое было видно, как профессорская чета, сойдя с крыльца, торопливыми шагами подходила к ожидающему их фаэтону. И вдруг, всполошив сидельца, бросился к выходу.

— Фая! Фаинка! — кричал старик с верхней ступени, одолевая одышку. — Постой, душенька дорогая!

Но, увы, голос у него был... далеко не генеральский. Она не услышала. Проворно залезла первой в коляску, даже не оглянувшись.

Тихон Маркяныч горестно покачал головой. Завихрились воспоминания. Он только что видел свою бывшую жиличку, учительку из Ставрополя, еврейку. Как она очутилась здесь? И зачем выдаёт себя за родичку атамана? И обличье на кой ляд изменила, подражает буржуйкам? Обида и разочарование точили Тихона Маркяныча. В его душе до сегодняшнего дня она оставалась наивной, избалованной, но чистосердечной горожанкой. И вот...

— Гм, вырядилась! Оборотица! — пробормотал Тихон Маркяныч, топнув валенком. — Ишь ты, краля...

Вахмистр уже разыскивал его, выкрикивал фамилию. Войсковой старшина, с породистым лицом, несомненно из штабного начальства, встретил нарочного сурово:

— Я конфискую вашу упряжку. Со станцией наладили телефонную связь. А вы, уважаемый казак, свободны. Не в ваших летах по штабам мыкаться. Благодарю за службу!

По выправке, по привычке держаться с нижними чинами снисходительно, по особому рокоту в голосе угадывался царский офицер. Ощутив давно забытое служивское волнение, Тихон Маркяныч точно тридцать лет смахнул!

— А как же я, ваше благородие? С кем обратно? Могет, и меня с рысаком к штабу причислите? Я ишо гожий! С любым конём собладаю... Одинёшенек я зараз. Сноха на вокзале потерялась. А сынка партизаны в степу порешили... — Старик говорил всё жалостливей, с дрожью в срывающемся голосе. — А младший сын, Павлик, в немецкой армии. Есаул Шаганов. Герой Белой гвардии!

— Шаганов? Павел? — повторил, вышагивая из-за стола, офицер. — Мистика! Разве его не расстреляли в Крыму?

— Гутарил — удрал на лодке. Опосля по странам скитался, — скороговоркой отвечал Тихон Маркяныч. — Иде зараз, — не ведаю.

— Мы служили в одном полку. А фронтовая дружба обязывает. Хорошо! Я оставлю вас при штабе. Нам нужен опытный лошадник...

Походная группа есаула Доманова, отсечённая частями Красной армии, с тяжёлыми боями вырывалась из западни. Трижды пришлось казакам пробиваться из окружения с кровопролитными боями, петляя по Бессарабии и Прикарпатью. В штабном обозе кучеровал старший урядник Шаганов. Три раза он не шутя прощался с миром: при переправе через Днестр, чудом не утонув в ледяной купели, затем — в Молдавии, когда окружили танки и расстреливали прямой наводкой, а всего страшней — в межгорье, вблизи Збруча, став мишенью для краснозвёздных штурмовиков. Крепился Тихон Маркяныч, тянул бивачную житуху и не жаловался. Про себя повторял: жив, и слава богу! А всей душой был — в прошлом. Перебирал в памяти пережитое, по-стариковски легко радуясь и тоскуя. Но в тяжёлые минуты отзывалась кровь предков! И хотя глазами обнищал, не ховался старший урядник за спины других. Немецкий