— Я ни в какую политику не хочу вмешиваться, — вдруг горячо поддержал инженера менеджер, сопровождавший нас по заводу, — но Индия, чтобы гарантировать свою безопасность, должна иметь хорошо вооруженную армию.

— Мне довелось видеть вашу армию на параде в Дели в День празднования независимости, — заметил я. — Мощная современная техника: танки, ракеты, артиллерия, морские силы, в небе — сверхзвуковые самолеты…

— А что вам больше всего понравилось на параде? — улыбаясь, спросил менеджер, видимо желая замять нашу пикировку с Кришнаном.

— Праздничное шествие, — признался я, вспоминая самое экзотическое зрелище, которое мне когда-либо доводилось видеть. — По площади проносилась конница, важно ступали верблюды. Боевые слоны, на которых в ярких лучах солнца горело золотое шитье доспехов. А затем начались выступления национальных ансамблей знаменитых индийских танцев…

— Да-да, — кивнул Кришнан. — У нас любят такие представления. А еще что вам понравилось на этом празднике? Какая военная техника?

— Вертолеты. Над миллионами делийцев пролетели вертолеты и высыпали на их головы лепестки роз. А один из них был наряжен гигантским красочно расписанным слоном и демонстрировал великолепные фигуры высшего пилотажа. Он кланялся, приветливо помахивал хоботом, перебирал ногами, ложился на бок и ловко проделывал другие смешные трюки.

— Конечно, театральное представление лучше театра военных действий, — пошутил менеджер, — но мир пока таков, что люди никак не могут договориться иметь только один театр — искусство. Народам надо скорее договориться о разоружении, переводить экономику на мирные нужды…

— И тогда не будет разговоров о лишних людях, — заметил я.

Кришнан улыбнулся, отпивая из бокала содовую:

— Но каждый все же сам должен заботиться о себе.

— Сильный выживает, а слабый погибает…

— Это придумала природа, — задиристо блеснул глазами Кришнан, показывая, что он готов доспорить со мной о частных и государственных предприятиях.

А мне вдруг расхотелось доказывать дальше очевидное, и я спросил у него:

— Из какой вы семьи?

— А какое это имеет значение?

— А все же?

— По-вашему, из богатой, — выпалил он, стараясь досадить мне, — Отец — профессор, мать — преподавательница музыки, старшая сестра содержит маленькую торговую фирму…

— Ну вот, теперь все проясняется.

— Что проясняется?

— Это пропаганда… — Уже не раз наши споры с некоторыми индийскими писателями и журналистами кончались на этом: когда у них иссякали аргументы, они прятались за слова «пропаганда», «коммунистическая агитация».

Разная Индия, разные люди живут в ней, по-разному они понимают одни и те же проблемы, но в одном мнении мы всегда сходились в наших бесчисленных беседах — на земле не должно быть войны. Люди могут спорить, отстаивать свою точку зрения, свой образ мыслей, свою веру и свою социальную систему жизни, но не воевать.

— Война — это бессилие и позор человечества, — заявил руководитель группы физиков атомного исследовательского центра доктор Р. К. Айангар, — а те, что подстрекают или развязывают войны, достойны народного проклятия и забвения.

— У нас совсем другие отношения складываются с вашей страной. Мы питаем доверие к Советскому Союзу, потому что он всегда понимал наши проблемы, помогал нам экономически и поддерживал нашу политику в международном плане. Страна, как и человек, должна быть искренней, чтобы завоевать доверие соседа.

11

Даже в последний отведенный нам для отдыха день в Мадрасе — и в самом городе, и когда поехали за семьдесят километров на пляжи — на меня тропическим ливнем продолжало обрушиваться новое, необычное, то, что я еще не видел. Все время подхлестывало сознание того, что, если мы сейчас не остановимся и не посмотрим, я уже до конца своей жизни никогда этого не увижу. И мы останавливались, смотрели, спрашивали, щелкали фотокамерами, делали пометки в блокнотах, хотя и договорились ехать без остановки и скорей наконец-то выкупаться в Индийском океане.

Проезжаем через деревню. Асфальтовая дорога завалена слоем скошенной пшеницы, а потом ячменя. Машины проскакивают по мягкому настилу, а крестьянин подобием наших граблей переворачивает и подправляет колосья, чтобы-они попадали под колеса. Это он ведет обмолот урожая, используя даровую силу машин бездельников-туристов.

В ста метрах от дороги под тенью низкорослых развесистых финиковых и высоченных кокосовых пальм — островерхие хижины «туземной деревни». Я много раз видел их в кино, по телевизору, на картинах и фото, но никогда не разглядывал вот так, в натуре. Но как тут не остановишься, хотя и знаешь, что эти деревни размещены вдоль туристской трассы не без особого умысла…

Останавливаемся и в обычном поселении, где люди живут не в хижинах из бамбука, а в каменных и глинобитных домах. Сворачиваем в проулок, подходим поближе к одному двору. Он полуогорожен — жиденький заборчик из веток какого-то кустарника отделяет жалкие строения только от улицы. Во дворе женщина веет на ветру зерно, — возможно, то, которое обмолотил на дороге ее муж. Бегает тощая собака. Как и ее хозяйка, не обращает на нас никакого внимания. В куче навоза роются пестрые мелкорослые куры, где-то повизгивает поросенок. Жилое помещение (что-то среднее между сараем и землянкой с плоской крышей) небольшое, всего одна комната метров пятнадцать — восемнадцать. Пол земляной, одно окно.

— Лучшее место в доме, перед окном, — для коровы, — поясняет наш гид. — Корова для семьи — это все. Она как мать.

Я уже столько наслышан об индийской корове и в эти дни постоянно сталкиваюсь с ними в таких неожиданных местах, что не удивлюсь, если сейчас увижу безмолвное священное животное в комнате. Однако коровы в доме нет, наверное, она еще не вернулась с пастбища, а возможно, ее никогда и не было в этой семье.

Возвращаемся к машине. Нам продолжают рассказывать о культе коровы в Индии, о ее святости, а я вспоминаю свое детство, и для меня нет ничего удивительного, что индийцы обожествили это домашнее животное. В наших бедных крестьянских семьях корова тоже была часто единственной кормилицей, и на нее если не молились, как в Индии, то уж ухаживали и заботились о ней, как и подобает ухаживать за кормилицей. Теленок, родившийся зимой, до весны рос в доме как член семьи, и ему было отведено самое лучшее, теплое место в хате — у печки, перед окном… Когда в первую бомбежку убило нашу Зорьку, мы все плакали и причитали по ней, как не плакали ни по дому, который разбило той же бомбой, ни по тому, что было в доме. Мама не могла есть мяса Зорьки, хотя и было голодно. «Вот здесь останавливается, — хватала она себя за горло, — не могу». И она ела противный кисель из казеинового клея.

Пытаюсь и не могу объяснить себе, почему Индия так часто вызывает во мне воспоминания, связанные с детством и войной? Наверное,