Мэтт выхватил револьвер. На сей раз он достанет ублюдка. Он начал осторожно красться вдоль узкого проулка. В лунном свете проступила тень. Косой силуэт крупного человека в широкополой шляпе. Отчего-то кажущийся странно знакомым.

Мэтт замер.

Он взвел курок и не сводил глаз с тени.

— Кто здесь? — позвал он. — Это шериф. Кто здесь — я спрашиваю?!

Тишина. Тень не шелохнулась.

Мэтт продвинулся на дюйм.

— Ты не забыт, — донесся голос. Или это просто шелестел ветер?!

Но ветра не было.

— Кто здесь, говорю?

В этот миг тень задрожала, распалась и слилась вновь. Но уже не в очертания крупного мужчины в широкополой шляпе. Теперь это была тень волка.

Мэтт заморгал и попятился в переулок, выставив перед собой револьвер. Тень шевельнулась, вырастая все больше.

Развернувшись, Мэтт бросился наутек. Он даже не успел завернуть к Молли Макгуайр, а понесся сломя голову вдоль улицы. И тут его как стукнуло.

Он остановился. Не оборачиваясь. Просто стоял посреди улицы. Какой голос? Это лишь ветер и его воображение. Не было там никакой мужской тени, превратившейся в волчью. Все время он видел тень пса, который уже год изводит город. У него сдали нервы. Калеб, видно, прав. Он становится неженкой.

Тотчас же за спиной послышался топот мягких лап.

Стоит обернуться, сказал он себе, — и там будет здоровый желтый пес, я вышибу ему мозги — и все кончится.

Но найти силы обернуться он не мог. От мысли о том, что там можно увидеть, брала жуть. В глубине души он знал, что ни желтого пса, ни волка там нет. Будет что-то еще.

Ускоряя шаг, он направился в сторону церкви.

Топот за спиной на мгновение стих, словно его изучали, но тут же возобновился. Кто бы ни гнался за ним, существо было крупным. Уже доносилось его дыхание.

Мэтт пустился бегом. Улица совсем опустела. Только церковь в конце, как маяк, с белым крестом высоко на крыше, бросающим черную тень на улицу.

Воздух толчками рвался из груди Мэтта. И такое же отрывистое дыхание за спиной. И чувство, что его вот-вот настигнут, прыгнут на спину, повалят, отчего он встрепенулся и помчался быстрее, пока бок не был готов разорваться. Но он бежал, чувствуя на шее горячее дыхание преследователя.

С него сорвало шляпу. Он задыхался. До церкви — рукой подать.

Дома́ по обеим сторонам улицы словно наклонились внутрь, под странными углами повиснув у него над головой. Свет померк, и все звуки исчезли, кроме его судорожных всхлипов и дыхания настигающего существа.

А потом он влетел в тень от креста — и его будто подхватил вихрь теплого ветра. Взмыв по ступеням церкви, он уткнулся в дверь и обернулся, выставив револьвер, — но никого не увидел.

Только пустая улица, посредине которой валялась его шляпа. Дома́ стояли ровно и не нависали над улицей, фонари горели ярко, как всегда. Поодаль у Молли Макгуайр бубнили голоса, и в салуне «Мертвая собака» кто-то наконец уселся за пианино.

Мэтт оперся спиной о церковную дверь и перевел дух. Понемногу его лицо обмякло, на губах заиграла улыбка. Он сполз на корточки и расхохотался. Револьвер отправился назад в кобуру.

— Ничего, — сказал он. — Ни черта нет.

В этот миг протяжный вой пронесся по улице, обратившись в раскаты хриплого и злобного хохота.

Немного погодя шериф с опаской удалился от церкви и подобрал свою шляпу. Попробовав надеть ее, он невольно вскрикнул — тулья была почти начисто отхвачена. Зажав шляпу в кулаке, он опрометью помчался в кутузку.

Мертвый игрок оказался скор на ногу, хотя Милли даже в одном башмаке старалась не отставать. Остальные тоже норовили угнаться за ним, но длинные ноги и уверенная поступь игрока не оставляли им шансов.

Он вырвался вперед, точно надеясь выиграть гонку.

Когда ночь пошла на убыль и небо стало понемногу светлеть, все, кроме игрока, замедлили шаг. Он прибавил ходу.

Повернув в лес, Милли вышла к полю, двигаясь вдоль которого заметила очертания дома. Сейчас она уже не могла узнать тот дом, где жила вместе с сестрой Буэлой, как не догадывалась и о том, что Буэла извелась в попытках узнать об ее участи. Мозг Милли съедала единственная потребность, которой она подчинялась.

Огонь в доме не горел. Вокруг было тихо. За горизонтом, как робкое светловолосое дитя, поднимало голову солнце.

Женщина в одном башмаке набрела на вход в погреб. Из дома тянуло человеческим теплом, и в ней шевельнулся голод.

Она посмотрела на небо. Светловолосая голова угадывалась все яснее, лучи, словно тонкие пряди волос, озаряли горизонт.

Отворив люк в погреб, она проковыляла по короткой лестнице вниз, не забыв захлопнуть крышку. В этих местах погребом пользовались редко. Земля была слишком влажной, так что его оставили наполняться тухлой водой.