Шрифт:
Закладка:
С другой стороны, Иньяцио больше не к кому обратиться. Как-то в начале мая он пришел в Коммерческий банк поговорить об очередной отсрочке платежа, но управляющий не пожелал даже с ним встретиться, будучи, по словам секретаря, «очень занят».
– В таком случае я, конечно, не буду его беспокоить, – ответил он сухо, уходя под взглядами других банковских служащих.
Никогда еще его так не унижали.
Его, который мог бы купить весь банк. Его, который мог бы быть хозяином их жизни. Его, с таким позором выставленного за дверь.
По возвращении домой он не находит себе места. Хочет поговорить с кем-нибудь. Только не с другом, не с Ромуальдо, перед ним стыдно, но с кем-то, кто бы его понял. С братом? Нет, Винченцо уехал на машине с Анниной и Марией Кончеттой. Они запланировали свадьбу на лето и живут то на маленькой вилле в Оливуцце, которую Винченцо переделывает, чтобы у Аннины было «свое пространство», то в современном палаццо на виа Катания, улице, прилегающей к красивейшей виа Либерта, в центре одного из самых развивающихся районов города. В палаццо, за который они еще до конца не расплатились, господи боже мой! – думает Иньяцио с досадой.
Франки тоже нет. Она на «Вилле Иджеа» занимается организацией карточного вечера с музыкальным выступлением. Ей всегда нравились карты, и она хорошо играет, но последнее время жена ничем другим больше не занимается. Сначала Иньяцио был рад этому, ведь, вернувшись из Мессины, Франка неделями не хотела никого видеть и проводила целые дни, закрывшись у себя в комнате, в Оливуцце.
Однако потом оказалось, что такое времяпрепровождение слишком дорого им обходится, и он попросил Франку снизить ставки. Но она как будто не слышала его просьб.
По правде говоря, отношения между ними снова разладились.
Беременность Франки, которая сблизила их, возродив призрачную надежду, разрешилась 20 апреля 1909 года.
Девочка.
Они назвали ее Джулией, как любимую сестру Иньяцио. У этой новорожденной крепкие легкие и боевая натура, теперь она заполняет своим присутствием комнаты детей, пустовавшие слишком долго. После того как она родилась, Иджеа – которой уже почти девять, – пристально посмотрев на нее, спросила у няни, умрет ли малышка, как другие дети.
Няня растерянно улыбнулась ей и ласково заверила, что нет, ее сестренка будет жить. Франка, к счастью, этого не слышала. Но Иньяцио слышал, и от этого простого вопроса у него сжалось и заболело сердце.
Из его пяти детей осталось только двое. Да и то девочки.
На рождение дочери Иньяцио подарил Франке платиновый браслет. Без сапфиров, их он дарил ей, когда родился Беби-Бой. И не важно, что он потратился на покупку: одним долгом больше, другим меньше. Он взял ее руки, поцеловал их. Полулежа на подушках, с опухшим, уставшим лицом, она посмотрела на него долгим взглядом.
– Мне жаль, – сказала она наконец вполголоса. Зеленые глаза – бездонные и смиренные.
Мне жаль, что это не мальчик. Что я слишком стара, чтобы родить тебе еще одного ребенка. Что, несмотря ни на что, я любила тебя, доверяла тебе и верила в наш брак. А сейчас все кончено, нет даже призрака той любви, что соединяла нас. Потому что я знаю, что у тебя другая. И это не мимолетное увлечение.
Вся обида, которая копилась в душе Франки, отразилась в ее взгляде, заставив его опустить глаза и кивнуть.
Потому что так оно и было, и есть. Вера. Она понимает его угнетенное состояние и знает, как его ободрить. Утешить, хотя бы самую малость.
Он представляет, как Вера идет ему навстречу и молча обнимает. Помогает ему снять пиджак, садится вместе с ним на диван в полулюксе римской гостиницы, где они встречаются, и кладет голову ему на плечо. Она не мучает его, а выслушивает. Не осуждает, а принимает.
Потому что если и правда, что Франка была его самой первой большой любовью, то правда и то, что она не была единственной. Любовь меняется, потому что меняются люди и меняется представление, как они хотели бы, чтоб их любили, размышляет он. Потому что сказки заканчиваются, и вместо них часто остается лишь желание близости, которая бы приободрила, избавила от страха проходящих лет и подарила иллюзию того, что ты не один.
Но Вера в Риме, она – далеко.
Иньяцио бродит по дому, и когда идет, слуги расступаются, потупив взгляд. Он спрашивает, где его мать, и кто-то говорит, что в зеленой гостиной. Джованна сидит в кресле, вышивка отложена в сторону, искривленные артрозом руки покоятся на переднике. Она дремлет.
Иньяцио подходит, целует ее в лоб, и Джованна просыпается.
– Сынок мой… Что сказали люди из банка? – спрашивает она.
Помедлив долю секунды, он отвечает:
– Все хорошо, maman, не волнуйтесь, – лжет он с болью в сердце.
Она улыбается и, вздохнув, снова закрывает глаза.
Иньяцио садится рядом, берет ее руку. Что он мог бы сказать этой несчастной женщине, которой пришлось отказаться от своего приданого, от земель в Терре-Россе, где она провела свою молодость?
Он смотрит на фотографию отца на столике рядом с креслом. И странно, но впервые не находит в его строгом взгляде обвинения в несостоятельности. Напротив, отец будто говорит ему: «Соберись, прояви решительность, вот что сейчас от тебя требуется».
Еще есть надежда, думает Иньяцио, направляясь к кабинету. И повторяет это себе, после того как заглядывает в комнату Иджеа, где она спокойно играет, пока кормилица качает крепко спящую Джулию.
У Флорио есть еще запас прочности и имя, вопреки тому, что думает Маркезано, черт подери! Расследование специалистов Банка Италии показало, что деньги есть, что у семьи еще остались доходные активы и что личные долги, шокирующие многих, не главная причина его трудностей.
Он входит в кабинет и с силой закрывает за собой дверь.
– Я не сдамся, – говорит он вслух. – Вы все увидите, с кем имеете дело.
* * *
Его страшно раздражают люди из Коммерческого банка и Банка Италии, которые мало того, что относятся к нему как к ничтожеству, так еще везде и всюду суют свой нос, шарят и расспрашивают обо всем. Иньяцио не замечает, что таким образом ведут себя не только они. Витторио Роланди Риччи,
