Они вошли в темное, полное дыма помещение. С трудом, когда глаз привык, они разглядели скорчившихся на кошме людей, лица которых угадывались в синеватой мари. Здесь находилось человек пять или шесть персов и текинцев. На глиняном возвышении на коврике сидела до поясницы нагая женщина. Раскачиваясь, она тянула странную песню, перебирая струны тара. Ни женщина, ни курильщики не обратили ни малейшего внимания на вошедших.

— Они в бихиште, мухаммедовском раю, — покривив с отвращением губы, сказала Шагаретт. — Пьют вино, наслаждаются обществом гурий и… кашляют. Завтра они будут умирать от головной боли, от ломоты в теле. Но мечты о рае заставят их повиноваться во всем мюршиду… Но что я говорю, мюршида нет. Кого же они теперь будут слушать? Из-под надгробия будут слушать мертвеца.

Словно в ответ, страшно, надрывно закашлялся один курильщик, ему вторил другой. Песня женщины перешла в жуткий волчий вой…

Шагаретт выбежала во двор и всей грудью вдохнула свежий осенний воздух.

— Курят гашиш. Не было более верных слуг… нет, рабов у мюршида. Приказывал убить — убивали. Мюршид хитер. Змею руками другого хватать, убивать умел. Приказывал увезти из семьи девушку, вырывали из объятий матери. Ничего не боялись. Ничего не страшились. Все их боялись. Даже отец боялся. Повиновался мюршиду. Страшный мюршид. Сказал бы — мюриды-курильщики и тебя убили бы. Я так испугалась, когда сказали, что ты едешь… В тот раз… У курильщиков вот такие ножи… наточенные. — И она снова приникла к Алексею Ивановичу всем телом и водила по лицу его кончиками пальцев.

Мюршид Абдул-ар-Раззак сочинил гороскоп, когда Шагаретт была еще девочкой, и провозгласил: «Велением небес она — пророчица!» У мусульман женщине, а тем более девушке, не надлежит ходить в пророчицах. Пророчество дело мужское. Но мюршид повелел, объявил Шагаретт пророчицей. По его словам, дочь вождя открыла на небосводе новую звезду Аль-Кантар. Звезда подчинила пророчице Шагаретт некоего могущественного джинна — духа по имени Абу-аль-Вард, что в переводе с арабского означает Отец Роз. «Абу-аль-Вард подчинил Шагаретт всех джиннов вселенной, — провозглашал мюршид, — она одним своим прикосновением излечивает больных».

— Он думал держать в руках всех джемшидов, всех бербери, весь Чораймак, все степи Бадхыза и Серахса. С моей помощью. Но ему нужна была глупая, покорная пророчица-девчонка. Я скоро поняла, что он обманщик и что от моего пророчества нет толка. Сколько ни молились я и мюршид, сколько ни произносили заклинаний, больные продолжали болеть. Когда я вернулась из Тегерана, из колледжа, я привезла лекарства, настоящие лекарства. Вон видишь на горе дом. Дом Справедливости — так его назвал мюршид, когда построил. Там я сидела под покрывалом, там изрекала пророческие слова. Туда приходили больные глазами, несчастные с паршой на голове, с язвами на теле. Господи, кого я тогда не повидала — прокаженные, чесоточные, безносые, изрубленные саблями, с гноящимися ранами, присыпанными жженой кошмой, замазанные коровьим навозом!.. И я начала лечить сначала детишек, потом взрослых. Боже, как это было ужасно! Но многие вылечивались. Меня уважать начали, преклоняться предо мной. И страшный мюршид просчитался. Он всегда возвышал меня. Все приказывая через пророчицу. А я, пророчица, оказалась сильнее его. Он без меня был ничто. Я вертела им как хотела. Слушали меня, а не его. Я судила и повелевала. Я учила детей, я устроила школу. Вот тогда мюршид продал меня в рабство… И меня постигла горькая судьба, я стала убийцей… Боже! Вот этой рукой… нож… Я… я… все этот мюршид… Алеша, никогда не рассказывай мальчику. Я не хочу… нельзя… невозможно, чтобы мальчик знал, мальчик думал… Страшно! Мама убила человека… Лучше умереть! Увези мальчика… Сейчас же увези…

— Мы уедем… вместе… Дождемся твоего отца. Непонятно, где его машина. Придется послать Алиева.

Он пытался успокоить Шагаретт. Почему она вспомнила? Ведь она не виновата… Они уедут отсюда, и мальчик ничего не будет знать. В кочевье первобытная дикость. Сколько жестокости увидит малыш! В кочевье убивают. Малыш молчит, малыш спокоен. А ведь дед его на глазах у него зарубил мюршида. Пусть Абдул-ар-Раззак — злой дух, отвратительный тип, враг, но вождь не смел так поступить в присутствии внука. Малыш молчит, но что творится в его маленькой, пытливой головке, кто знает? Кочевники-джемшиды просты, по-своему добродушны, но они поставлены в условия, когда лишь жестокость, кровь могут оградить их от гибели. Нет, малыш должен уехать! И что бы ни придумал еще вождь, старый Джемшид, мальчик не останется в кочевье.

Молодая женщина была безутешна. Воспоминания завладели ею. Она даже поплакала.

Ни ковры, ни настенные дорогие гобелены, ни великолепные шелковые одеяла и подушки, разложенные в комнате, ни яркие электрические лампы — а у шейха был свой движок — не могли придать уюта всему этому громадному мрачному зданию, построенному прочно, но грубо, с поистине прусским архитектурным тяжелым, топорным вкусом.

В Доме Справедливости красота и удобства были принесены в жертву страху. Да, видимо, мюршид — европеец, проникший под маской мусульманского проповедника в недра Азии, — всего и всегда боялся. Повелевая духовно целыми племенами и народностями, он не доверял никому. Неимоверная толщина стен, узкие, с вставленными в них резными массивными решетками окна, рвы, окружающие здание, словно бросали вызов всем, кто попытался бы сюда проникнуть. Мрачные, искривленные преднамеренно коридоры не позволили бы врагам открыть стрельбу прямой наводкой. А из-за углов и неожиданных поворотов, казалось, вот-вот появятся призраки убитых и замученных.

Обширный патио, окруженный зубчатыми стенами и башнями для часовых, несмотря на изящные алебастровые беседки и цветочные клумбы, чем-то неуловимо напоминал тюремный двор. Даже если бы враг ворвался сюда, пробив несокрушимые карагачевые доски тараном, он не мог бы торжествовать победу. Он скорее всего попал бы под губительный огонь винтовок из внутренних помещений. А если бы осаждающим удалось укрепиться во дворе, им предстояло бы еще штурмовать основное жилое помещение — башню, в которой сейчас расположился Мансуров со своим семейством. Это была прекрасная, благоустроенная михманхана, правда сыроватая и мрачная. Главным ее достоинством, с точки зрения Алексея Ивановича, человека военного, была ее неприступность. Даже если бы неприятель ворвался внутрь башни, его здесь на каждом шагу ожидали ловушки — крутые, упиравшиеся в глухие стены каменные лестницы, тупики, хорошо простреливаемые площадки.

— Целую роту фрицев, вздумавших штурмовать наши с тобой апартаменты, — сказал, осмотрев башню, Мансуров, — перестрелял бы хладнокровно наш маленький Джемшид. Стреляет он отлично!

В помещении оказалось много огнестрельного оружия самых современных марок с боевым припасом. Мюршид все предусмотрел — даже телефон и рация имелись в нише за потайной дверкой.

В отдельной маленькой худжре