Федя соскочил с машины, хотел протиснуться вперед. Огромный столб воды рухнул рядом с ним, сбил с ног, едва не сбросив с дощатого настила.

Наконец автобус тронулся, за ним поспешили вездеходы с орудиями на прицепе. Все обошлось, кажется, благополучно. Ступив на твердую спасительную землю, никто уже не поглядывал ввысь. А там в это время грузно разворачивалась новая тройка бомбардировщиков. Легкие автомобили артиллеристов успели юркнуть в заросли орешника, удар пришелся по автобусу — он был разбит вдребезги. И все сразу стихло, только где-то в стороне кружились и жужжали, как шмели на сенокосе, невесть откуда налетевшие истребители.

Федя увидел на обочине незнакомого, очень молодого генерала; тот горестно покачивал головой, наблюдая, как санитары копались в обломках на дороге. К нему подошел командир дивизии, тоже генерал-майор, тучный пожилой мужчина.

— Ну, как теперь будете воевать без штаба? — сказал молодой генерал, окинув старого гневным быстрым взглядом.

Комдив опустил голову.

— Воюете по правилам четырнадцатого года! Не торопясь, вразвалку. Кто так организует переправу? Навалились скопом: пожалуйста, господа фрицы, бомбите нас; мы, русские, люди терпеливые! Что это вам, брусиловские времена? Не чувствуете воздуха. Вообще ни черта не чувствуете! За какие-нибудь десять минут потеряли полштаба.

— Война есть война, — переминаясь с ноги на ногу, сказал командир дивизий.

— В батальон! Я пошлю вас командовать батальоном!

— Мне не привыкать.

— Помолчите, Грызлов, когда с вами разговаривают старшие! Понятно?

Федя стоял под вязом, в нескольких шагах от них, пораженный этой сценой. Вдруг тот, молодой, обернулся.

— А ты чего здесь делаешь?

— Разрешите узнать, товарищ генерал, жив ли подполковник Бондаренко?

— Бондаренко, Бондаренко... — не поднимая головы, сокрушенно проговорил комдив.

И Федя понял, что начальник штаба, который обласкал его по-отцовски и уступил его желанию, зачислив в противотанковый дивизион, что этот добрейший в дивизии человек погиб вместе с другими офицерами. У Феди навернулись слезы.

— Как фамилия? — смягчившись, спросил незнакомый генерал.

— Замковый первого орудия первой батареи истребительного противотанкового дивизиона солдат Герасимов.

— Иди.

Федя старательно козырнул, четко повернулся и пошел к своей машине, которую окружил весь расчет, — там что-то не ладилось с мотором.

— Патриархальные порядки завели!.. — услышал он на ходу снова зазвеневший голос молодого генерала.

Только поздно вечером, когда встали на позиции, Федя узнал от командира огневого взвода, что тот, с кем он разговаривал сегодня на берегу Донца, и есть генерал Витковский — заместитель командующего армией.

Батареи расположились в пологой седловине, между лесистыми холмами, — на танкоопасном направлении. Осветительные ракеты немцев взлетали где-то далеко, справа и слева, и, едва показавшись над вершинами холмов, тут же падали, — в эти секунды лес на гребнях казался реденьким кустарником. А прямо перед дивизионом темным-темно, словно здесь и не было противника: какое же это танкоопасное направление?

Лежа в траве у ровика, Федя слышал сквозь сон, как поскрипывали повозки, груженные боеприпасами, как переговаривались вполголоса офицеры, одни — направляясь на передовую, другие — возвращаясь с передовой, до которой рукой подать, всего каких-нибудь полкилометра. Феде приснилось чудо: будто сам Витковский, не доверяя комдиву, вручает ему, Герасимову, орден перед строем батареи, а он, подтянувшись, бравый, молодцеватый, клятвенно провозглашает: «Служу Советскому Союзу!» — «Хорошо служите, спасибо», — говорит генерал и идет дальше.

К утру собрались тучи, стал накрапывать дождь. Федя укрылся с головой плащ-палаткой, но уснуть больше не мог: перед ним все еще стоял Витковский, которого он во сне разглядел спокойно и внимательно. Генерал был в саржевой гимнастерке, подпоясан грубым солдатским ремнем и не в офицерской фуражке, а в пилотке, только шерстяной. Лишь генеральские погоны из зеленого шелка, с крупными звездами, выделяли его среди простых бойцов. Комдив рядом с ним казался щеголем в синих суконных брюках, до блеска начищенных хромовых сапожках и в кителе, сверкающем золотом погон и орденскими ленточками в два ряда. «Совершенно разные люди», — сравнивал их Федя, с восхищением присматриваясь к молодому генералу.

Ах, как не хотелось подниматься, когда его начал тормошить командир орудия. Солнце уже взошло. Остро зазеленели травы, чуть тронутые ранней желтизной. Старый лес на холмах слабо дымился утренним туманом. Лощина уходила далеко на запад, все расширяясь к горизонту, на котором белели хаты большого украинского села. Тучи медленно плыли над осенней принарядившейся землей, никак непохожей на поле битвы. (Сейчас бы отправиться в чащобу мелколесья, за орехами!)

Артиллеристы ели пшенную кашу, пили крепкий, обжигающий губы, морковный чай и бойко рассуждали о новостях — о выходе из войны Италии.

— Давно бы так, — сказал наводчик-украинец (который вообще-то любил поговорить о своей красавице-невесте).

— Теперь дело пойдет ходко, одно крыло перебили Гитлеру, — заметил усатый сибиряк-заряжающий.

— Ну, конечно, раз нашему Ивану нашили лычки младшего сержанта, то фюреру капут! — засмеялся белобрысый телефонист из взвода управления.

— Вижу, не дают тебе покоя мои лычки.

— Попадись такому под команду в мирное время...

— Он бы из тебя человека сделал!

И, позабыв об Италии, они принялись подтрунивать друг над другом, вспоминая наперебой смешные случаи из недавних боев на Северном Кавказе. Федю не трогали: он, круглый сирота, был любимцем батареи. Прислушиваясь к старшим, Федя не в первый раз убеждался, что на фронте шутка и смерть действительно ходят рядышком, в обнимку.

На правом фланге дивизии, за холмом, начало погромыхивать. Вскоре минометная перестрелка жарко разгорелась и на юге, на участке левого соседа. А в танкоопасной ложбине было по-прежнему тихо. Но вот разом ударила вся немецкая артиллерия, прошелестели над головой тяжелые мины, опережаемые снарядами.

— К орудиям!..

Расчеты заняли свои места. Федя опустился на колено и вопросительно взглянул на своего наводчика. Тот улыбнулся ему: крепись, мол, дружок-замковый, наша возьмет!

Немцы сосредоточенно били по лесу, который начинался позади огневых позиций, — на фронте достается и деревьям. Череда залпов и череда разрывов соединились в один беспрерывный гул, уже не отличишь по звуку ни выстрелов, ни ударов. Солнце глянуло из-за туч, низко нависших над землей, но тут же скрылось в клубах дыма, перемешанного с пылью. Оранжевые вспышки не успевали гаснуть от частых пушечных очередей. В мутном небе заметались, словно попав в ловушку, длиннохвостые кометы гвардейских минометов. Даже грохот не мог вырваться из лощины: отражаемый холмами, он рушился на головы солдат, оглушенных до того, что они не различали своего собственного голоса.

Огонь методично подвигался к переднему краю.

— В ровики! — не услышал, а разгадал по движению губ наводчика онемевший Федя.

Он отполз от пушки, свалился в земляную щель. И как раз вовремя: треск и звон разрывов были совсем рядом. Федя зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел