Шрифт:
Закладка:
– Претендент Адебайо, – произнес отец Олуфеми. – Приступайте.
Экон смотрел, как Фахим медленно подошел к корзине, дрожа с головы до ног. Он начал наклоняться, а затем, словно решив, что это не самое удачное решение, опустился на колени. Змеи повернулись к нему – шесть пар блестящих черных глаз выжидательно следили за ним. Фахим протянул руку, но тут же отдернул ее, когда одна из змей зашипела. Отец Олуфеми покачал головой.
– Они посвящены богам, а значит, они кусают только недостойных, – тихо произнес он. – Ты должен действовать без страха, ты должен действовать с верой.
Фахим кивнул, собираясь с духом. Его грудь поднималась и опускалась. Он перенес вес на другую ногу, размял пальцы, а затем – так быстро, что Экон едва заметил, – выхватил из середины корзины кусок пергамента. Он отшатнулся назад, не удержал равновесие и сел на пол, а затем поднял листок к глазам и прочитал написанное на нем имя. Его мышцы тут же расслабились, и он передал пергамент отцу Олуфеми. Тот кивнул:
– Очень хорошо. Претендент Менса, ваша очередь.
Шомари был более уверен в себе, чем Фахим, но ненамного. Он обошел корзину, словно хищник, изучающий добычу, настороженно глядя на два оставшихся кусочка пергамента и пытаясь понять, на каком из них его фамилия. Но когда он опустился на колени перед корзиной, его трясло так же сильно. В отличие от Фахима, он протянул руку болезненно медленно и осторожно. На его верхней губе скапливался пот, а пальцы зависли над сплетенными в узлы змеями. Он ухватил один из кусочков пергамента, а затем отвел руку. Он выпрямился, и по комнате разнесся нервный смех. Отец Олуфеми забрал у него листок. Прочитав написанное на нем, он снова кивнул и жестом показал Шомари встать рядом с Фахимом. Экон поморщился, когда священнослужитель посмотрел на него.
– Претендент Окоджо, вперед.
Экон снова попытался сглотнуть, но ощутил, что в горле пересохло. Он считал шаги – четыре, плохое число. Ноги двигались будто сами по себе, когда отец Олуфеми в последний раз показал на корзину, а затем отошел, освобождая ему дорогу. Наконец Экон заставил себя посмотреть вниз. Там, прямо в центре корзины, он увидел последний кусок пергамента. На нем густыми черными чернилами было написано имя.
«ОКОДЖО»
Вот оно. Этот листок – последнее, что стояло между ним и всем, ради чего он трудился. Он медленно опустился на колени, не обращая внимания на то, как в них впивается твердый камень. Словно каким-то образом догадавшись, что он последний, кто их потревожит, мамбы громко зашипели в унисон. Их холодные глаза уставились на него, черные, словно кусочки оникса, отколотые от беззвездного ночного неба. Он вспомнил, что сказал отец Олуфеми.
Они кусают только недостойных.
Он сглотнул. Что, если он недостоин? Он подумал о джунглях, о том, что он сделал, – и о том, чего не сделал. Он подумал о старухе, о тайне, которую скрывал, и о монстре – казалось, все всегда приводит к монстру. Он подумал о голосе, который заполнял его кошмары.
«Пожалуйста. – Папин голос в его мыслях звучал глухо и нечетко, полный боли. – Сынок, пожалуйста».
Нет. Экон крепко зажмурился. Он заставил себя подумать о Камау, о храме, о том, как они жили здесь после смерти папы. Он вытеснил видения Великих джунглей воспоминаниями о тренировках на поляне перед храмом в иссушающую жару, о запахе рисового хлеба, который пекся в кухне, о библиотеке, полной книг, которые он мог пересчитывать сколько угодно, снова и снова.
«Будь сильным. – В его сознании зазвучал голос Камау, ободряющий и уверенный, как всегда. – Ты справишься. Кутока м'зизи».
Кутока м'зизи. В словах было шесть слогов. Шесть – хорошее число. Он медленно открыл глаза. Свободной рукой Экон барабанил пальцами по боку, находя прежний ритм, и в такт ему напевал слова предков.
Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.
Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.
Этот вечер изменит все. После него он наконец станет частью чего-то, частью братства.
Кутока м'зизи. Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.
В глазах своего народа, в глазах города он станет уважаемым воином, мужчиной. Дети будут восхищенно смотреть на него, девушки будут замечать его. Папа, по крайней мере, сможет им гордиться, даже если он этого не увидит. Наверное, мама тоже гордилась бы им.
Кутока м'зизи.
Собравшись с духом, он протянул руку к корзине, вытянув пальцы к змеям. Он сделает это так же, как Шомари, медленно и осторожно. Он отсчитывал дистанцию, которая уменьшалась сантиметр за сантиметром.
Девять, шесть, три…
Дверь с грохотом распахнулась – так внезапно, что Экон вскочил на ноги, выхватив ханджари, еще до того, как разглядел вошедшего. Затем, увидев, кто это, он растерянно опустил клинок.
На них смотрел молодой человек с факелом, в небесно-голубом кафтане, промокшем от пота у шеи. Он был высоким, широкоплечим, с коричневой кожей. Он запыхался, и его грудь шумно поднималась при каждом вдохе. Он был из Сынов Шести.
– Кухани. – Воин ударил кулаком по груди, приветствуя их, и поклонился в пояс.
– Воин Селасси, что все это значит? – Экон никогда не видел отца Олуфеми в таком гневе. Губы святителя сжались в тонкую линию, толстая вена на виске опасно пульсировала. – Как ты посмел прервать священный обряд…
– Простите меня, отец. – Фахим и Шомари переглянулись. Воин поклонился снова, еще глубже. Впервые Экон заметил, что парень дрожит. Когда он снова заговорил, его голос звучал сдавленно:
– Каптени Окоджо приказал мне найти вас немедленно.
Сердце Экона пропустило удар. Этого воина послал Камау? Осознание этого заставило его насторожиться. Что-то было не так.
Черты лица отца Олуфеми заострились.
– Что случилось? Говори.
Воин Селасси распрямился и посмотрел в глаза отцу Олуфеми.
– Ночной зоопарк Бааза Мтомбе, – прошептал Селасси. – Он горит.
Удивительные вещи. Адия
– Бвана и би Боладжи, спасибо, что пришли так быстро.
Стоя рядом с отцом Масего, я наблюдаю, как родители медленно поднимаются по последним ступеням храма Лкоссы, и стараюсь сдержать волнение. Возможно, дело в серо-стальном небе, которое нависает над нами и отбрасывает мрачную тень на все, как обычно бывает днем в это время года, но сегодня они оба выглядят особенно уставшими и истощенными.
На деле я знаю, что они всегда такие.
Родители пришли на другой конец
