Сэр Артур восхищается эпохой. Он видит в ней то, что замечают немногие. Не только безудержную отвагу, но и уважительное отношение к противнику. Благородство! Это – «джентльменская война», и Конан Дойлу это очень нравится. Он говорит: хотим мы того или нет, но Наполеон – главная фигура эпохи. И фанатичная любовь бригадира Жерара к императору отчасти, нет, не признание в любви от самого Конан Дойла, а дань великому человеку.

Сэр Артур ничего не драматизирует, более того, как мы уже знаем, он описывает происходящее с юмором. Юмор и позволяет ему сделать главный вывод. Период Наполеоновских войн – грандиозное приключение. Слишком легковесно? Для Конан Дойла совсем нет.

Приключения – то, что он ценил больше всего. Он даже свою автобиографию назвал «Жизнь и приключения сэра Артура Конан Дойла». Вот так.

…Налейте-ка еще стаканчик бригадиру Жерару! Как, все истории закончились? Жаль… Так хотелось услышать новые рассказы от человека, про которого сам император сказал: «У него самая тупая голова, зато самое отважное сердце во всей армии».

Глава третья

Наполеон и немцы

Вообще-то его звали Иоганн Пауль Фридрих Рихтер. Однако мир его знает под другим именем – Жан Поль. Немецкий писатель, родившийся в 1763 году, так восхищался Жан-Жаком Руссо, что взял себе псевдоним. Просто изменил свои имена на французский манер. Немцу Жану Полю приписывают весьма интересное высказывание: «Провидение дало французам империю земли, англичанам – империю моря, а немцам – империю воздуха».

…Немцы были, а страны под названием Германия еще не существовало. Существовала проблема – а кого, в принципе, считать немцами? Тех, кто говорит на немецком языке? Никак не получалось. Странное время… Германии – нет, а немцы – есть. А у немцев есть великие поэты, писатели, философы.

Они следят за происходящим не просто внимательно, но и с надеждой. Великая французская революция, Наполеоновские войны… Как они изменят их жизнь? Получат ли они что-нибудь кроме «воздуха»?

Жан Поль прославился сатирическими произведениями. Его более известные современники – люди серьезные. Время такое – они просто обязаны быть философами, хотя бы отчасти. И в это время, вместе с ними, живет человек, которого осмысливать и осмысливать. Если ты писатель. Философ. Немец, в конце концов.

Наполеон и немцы… Я выбрал троих. Скажу сразу: Иоганна Пауля Фридриха Рихтера, известного как Жан Поль, среди них нет.

«Не так ли, месье Готт?»

«Месье Готт» – так он его назвал при встрече. Гёте не обиделся и не стал поправлять императора. Дело было в Эрфурте, в 1808 году.

…Наполеон привез сюда труппу «Комеди Франсез», а император Александр I – три роскошных собольих шубы. Почему именно три? Не знаю, так написал Марк Алданов. По легенде, одну из этих шуб Наполеон взял с собой в русский поход. По другой легенде, собольи шубы перед русским походом заказал скорняку в Варшаве маршал Мюрат. Для себя и своего шурина. На многих картинах маршал и император изображены в одинаковых шубах.

Бог с ними, с шубами. В Эрфурте в 1808-м произошло много чего куда более интересного. Например, предательство Талейрана. Или, скажем, встреча императора с великим Иоганном Вольфгангом Гёте. «Месье Готтом»…

…Император увидел его фамилию в списке приглашенных на один из приемов и сразу попросил организовать встречу с Гёте. Когда-то Наполеон был сильно увлечен «Страданиями юного Вертера», и не только в своей собственной юности. Говорят, что книга была с ним и в Первом итальянском, и в Египетском походах. Наполеону очень хотелось лично пообщаться с автором. Встреча состоялась 3 октября 1808 года во дворце веймарского герцога Карла-Августа.

Гёте пришел во дворец около одиннадцати часов, император завтракал. Завтраки в спокойные дни – единственный прием пищи, во время которого Наполеон не спешил. Гёте подошел на «подобающее» расстояние и остановился. Император внимательно на него посмотрел и сказал: «Vous кtes un homme!» («Вот – человек!»)

Потом найдется немало людей, которые переведут слова Наполеона по-другому. Они, дескать, в действительности означали: «Какой видный мужчина!» Оправдывается такой «перевод» продолжением разговора. Император спросил Гёте про возраст и, узнав о том, что поэту уже шестьдесят, заметил, что тот прекрасно выглядит.

Нет, конечно же, Наполеон назвал Гёте человеком. Он хотел польстить – он это сделал. Император любил и умел очаровывать людей. И в литературе неплохо разбирался. Вкусы у него пусть и своеобразные, но оценить талант он точно мог. Гёте он ценил высоко. К тому же ему хотелось нравиться немецкой «просвещенной элите», а лесть – оружие надежное.

Наполеон пошел дальше и сказал Гёте, что считает его «первым драматургом Германии». Тут уже поэт возразил, сослался на Шиллера и Лессинга. Приятный разговор о литературных предпочтениях продолжился, мы еще к нему вернемся.

…Иоганн Вольфганг Гёте оказал большое влияние и на Байрона, и на Пушкина. Байрон прожил тридцать шесть лет, Пушкин – тридцать семь. По тем временам не так уж и мало. Они не «умерли молодыми», но жили быстро. А Гёте умер почти в восемьдесят три года. Он никогда никуда не торопился. Он писал «Фауста» почти шестьдесят лет. Первая часть вышла как раз в год его встречи с Наполеоном, вторая – уже после смерти императора.

Да, он точно не торопился. И ведь не скажешь, что жизнь Гёте была скучной и размеренной. Он человек очень эмоциональный, даже со странностями. Когда умерла его жена Кристиана, сверхчувствительный Гёте не смог заставить себя зайти к ней в комнату и проститься. Такой человек. Не все понимали его, и любили немногие. Однако в жизни Гёте точно есть как минимум одна константа. Наполеон.

Он все время вспоминал о нем. Он очень часто заводил разговор о нем даже тогда, когда повода порассуждать о Наполеоне вроде и не было. Гёте сам находил повод. В том числе в последние годы жизни, а умер великий немец в 1832-м, через десять лет после смерти великого императора.

Как раз эти десять лет рядом с Гёте был Иоганн Петер Эккерман – его друг и секретарь, литературовед и писатель. Он оставил нам в наследство знаменитые «Разговоры с Гёте». Имя Наполеона всплывало в этих разговорах очень часто.

1831 год.

Мы заговорили о Наполеоне.

– Что и говорить, – сказал Гёте, – на него стоило взглянуть. Квинтэссенция человечества!

– И это сказывалось на его наружности?

– Он был квинтэссенцией, – отвечал Гёте, – и по нему было видно, что