Я уверен, что ты тоже никогда бы не прошёл мимо, если бы человек звал на помощь, — сказал я. — Твоя теория о современных рыцарях никак не соответствует представлению...

— Довольно вам дискуссию разводить, — вмешалась моя мудрая Клавочка, всё время стоявшая на страже у моего изголовья. — Никто из вас не прошёл бы мимо, потому что весь дом мой населён рыцарями.

— Рыцарь рыцарю рознь, — глубокомысленно заметил Николай. — Есть, например, рыцари наподобие Дон Кихота, которые сражаются с ветряными мельницами. Я не хочу сказать, что вы Дон Кихот, но бросаться очертя голову...

— А я уважаю Дон Кихота, — сказал я, — он был мудрым чудаком, и весь мир в него влюблён. Что скажешь, моя Дульцинея?

Клавдия не очень разбирается в классической литературе. Чаще всего она постигает её посредством кино: так она снова и снова «перечитала» «Анну Каренину», «Войну и мир» и многое другое. Но есть один писатель, которому она отдала сердце. Она перечитывает его рассказы бесконечно и подолгу задумывается над ними: в такие минуты я не решаюсь отвлекать её будничными делами. Это Стефан Цвейг.

— Каждый из нас понемножку донкихот, — неожиданно сказала она.

Эта мысль заинтересовала меня и показалась верной, хотя, признаться, я тоже не очень хорошо разбираюсь в художественной литературе.

Что касается Николая, то он, как мне известно, читает только фантастику и детективы. На остальное, говорит он, не хватает времени. Ибо строители, по его мнению, самый занятый народ в мире. И самый неустроенный.

Он тоже оценил слова тёщи, сказав:

— Если обстоятельства требуют — согласен.

В целом Николай — человек техники. Он деловит, рассудителен, требует от всех «точности информации», превыше всего ценит «логическую последовательность». На производстве, видно, он кое-что значит, так как нередко в газетах упоминается его имя в хорошем аспекте. (Я очень люблю это слово, оно широкое, как проспект, и вместительное.) Он немногословен, сосредоточен и предан сигарете, которую сосёт без передышки. Его люди, среди которых есть и верхолазы, и монтажники, и бетонщики, и плотники, и механики, и крановщики, и бог весть ещё кто, взбираются на верхотуру, собирают металлоконструкции, что-то сваривают и режут автогеном, забивают сваи, укладывают бетон, вяжут арматуру, перевыполняют, а иногда и проваливают планы, вновь опережают генеральный график, рапортуют, берут обязательства, закрывают наряды, на радостях празднуют с начальством и без оного, — а мой зятёк, начальник участка, среди них как свой, и вместе с тем — над ними, и в этом положении, как он говорит, подвешенного между молотом и наковальней или между небом и землёй должность свою исполняет с умением и вкусом.

Наш дом он посещал редко, зато его сын — мой внучонок Виталий любит бывать у нас: во дворе оказалось много сверстников. Однако после случая на острове Николай зачастил. Пользуется он служебным «газиком», заезжает после работы, чтобы осведомиться о здоровье. Как-то даже привёз сетку апельсинов и персиков: он щедр, но, видимо, стесняется делать «широкие жесты»— сентиментальность!

Однажды, когда я уже немного окреп, появляется в доме Николай вместе с какими-то парнями и знакомым лейтенантом милиции, который, между прочим, частенько навещал меня, всякий раз принося альбом фотографий анфас и в профиль.

— Ну вот, папаша наш дорогой, — сказал лейтенант, — теперь вы уже молодцом и не откажетесь прогуляться с нами. Попытаемся в конце концов засечь преступников. Николай Григорьевич, ваш зять, помогает нам в этом...

— Боюсь, что эта работа не по мне, — осторожно заметил я, с трудом пытаясь улыбнуться, так как ещё болели мышцы лица. — На месте ещё раз пристукнут — и дело с концом.

Но тут, как всегда, вмешалась жена, и вопрос был решён в пользу справедливости: люди иногда оборачиваются к тебе самыми непостижимыми сторонами. Клавдия сказала:

— Как тебе не стыдно, Анатолий! Люди пришли, Николай придумал эту, как её... версию, а ты не хочешь поддержать. Это называется, наверно, старостью, потому что старость — это неподвижность...

Боже мой! Оказывается, Николай всё это время был занят той злополучной историей. Он молчал, ничего не рассказывал мне об этом. Он вступил в оперативную группу при отделении милиции, сам дежурил и по возможности помогал оперативникам транспортом, ездил с ребятами на оперативные задания, изучал обстановку на острове и в районе преступления, выдвинул версию, которую поддержал сам начальник отделения милиции. Вместе с ним в опергруппу вошли молодые строители, вот они здесь налицо, просим любить и жаловать.

Обо всём этом мне коротко рассказал лейтенант и пригласил на прогулку: есть версия, надо её проверить. По некоторым данным, парни, совершившие дерзкое хулиганство, живут в нагорной части и потому мы должны прогуливаться по главной улице вузовского района до тех пор, пока я не встречу преступников и не опознаю их. При виде их я должен вытащить носовой платок и утереть лоб. Это сигнал для оперативников.

Я смотрел на Николая, и в горле копошился комочек; я чуть не расплакался. Надо же такое! Лида торжествующе улыбалась: она тоже всё знала, но так же, как муж, скрывала от меня маленькую тайну. «Вот какой у тебя зять, — так и сверкали её большие, красивые глаза. — А вы порой недооцениваете его и мой выбор. Он в обиду никого не даст, а во имя справедливости может всё сделать и даже кактусы свои забыть». Действительно, как потом рассказывала Лида, Николай ни о чём другом в те дни не думал: только о том, чтобы разыскать преступников. «Хочу в глаза им посмотреть, больше ничего не хочу. Хочу спросить, как поднялась рука на пожилого, что думали в тот миг и какая мать их родила?»

— Какая же неподвижность, — возразил я, — если я помчался на защиту девчонки и вот теперь оказался в таком виде?

— За то я и люблю тебя, Толенька. Ещё больше, чем прежде. Подвергать себя опасности ради неизвестной дурочки, не поладившей со своими кавалерами! После этого законная супруга может рассчитывать, что невежа, бросивший на неё нескромный взгляд, будет немедленно вызван на дуэль.

Все рассмеялись.

— Вперёд, дорогие друзья! — продолжала она. — Я пойду с тобой. Вы не возражаете, товарищи?

— Напротив, — сказал лейтенант, начальник оперативной группы, — это будет выглядеть даже более естественно: муж гуляет с женой.

Вполне логично.

Она собиралась долго. Выйдя из спальни, где стоял её туалетный столик (я его называю «парфюмерный верстак»), Клава произвела впечатление. Все ребята обалдели, — а было их около десятка и все они сидели на стульях, положив руки на коленки. Она ещё неплохо выглядела, чёрт побери, и мне стало жаль её: рядом с нею я напоминал