женщина — мы-то её знали, видели не первый раз. Поздоровалась. Руки вытирает на ходу тряпкой, спустилась к нам, привечает. Видно, тоже поняла, зачем пришли, слёзы так и катятся по щекам.

— Наконец-то пришли, люди добрые. Может, и в самом деле чем поможете. Через батю нашего скоро ума лишимся, поверьте.

Жена Степана поведала тяжёлую историю. Старик всех в доме запугал, измучил придирками. Степану долбил: не хозяйка она, да не жена тебе, она с другими таскается, дети ваши — на стороне ею прижиты, не твои они, и вообще, гляди в оба, сынок. Сынок и в самом деле оказался не очень самостоятельным, в доме пошло всё кувырком. Отцовские сплетни постепенно делали своё дело. Приехал как-то в гости соученик жены, вместе когда-то учились в коксохимическом техникуме. Теперь она в лаборатории, далеко в науке не продвинулась, — дети, всё такое прочее... Встретились, расцеловались, как водится. Пригласила к столу, да затем и прошлась с ним по улице — Стёпа во второй смене, без него это всё было. Ну и что с того? Надо же быть людьми, понимать, что к чему, не думать так грязно про людей и про товарищество...

Она рассказала о своём горе, не приглашая нас в дом, так как у неё нет собственного угла. Старик всех держит в страхе, детей тоже угнетает, с того и запил её Стёпка...

На следующий день пришёл он на работу не то что выпивши, а вовсе пьяный. Но тут мы решили принять свои меры. Администрация ставит вопрос: уволить. Спеленали бедолагу да прямым сообщением в больницу для лечения алкоголиков. Просили не выпускать, пока не вылечится. А сами — к высшему начальству, в Управление по печати, в обком профсоюза. Просим разделить его с отцом, дать квартиру, спасти от развала семью рабочего.

И вскоре Степан переселился в удобную квартиру на микрорайоне: хорошее место, девятиэтажный дом.

Было, конечно, и новоселье. На том празднике сидел Стёпка и грушевое ситро попивал. «Воротит, — говорит, — от водки». Может, правда, а может, и задаётся.

Так вот, Шевчук тот и пришёл ко мне в воскресенье. Комната наполнилась запахом апельсинов. Пили мы сок айвы и толковали о том, о сём, не касаясь его семейных дел: там всё было в порядке.

Потом заглянул и сам Марченко, директор типографии. Мы с ним «на ты», старые сослуживцы, повидали виды. Он рассказал, что строительство полиграфического комбината идёт полным ходом и что недалёк тот час, когда печатники, наконец, выберутся на простор из кустарщины. Может, тогда в печатном и переплётном поуменьшится текучесть кадров. Все стремятся, понимаешь ли, на производство, где создана высокая техническая культура, достигнуты оптимальные параметры, — Марченко так и сказал — параметры: он успел заочно окончить полиграфический институт и, конечно, обогнал многих, в том числе и меня.

— Всё то, что случилось на острове, — сказал он в конце беседы, — объяснимо. Может, папа его и рабочий, но сам он паразит.

Марченко нравился мне определённостью своих суждений и непримиримостью ко всяким безобразиям.

Выздоравливал я долго. Хотя ссадины и кровоподтёки давно уже исчезли, голова побаливала. В саду почти не бывал, отлёживался дома, изредка выходя на улицу.

По-прежнему наведывалась дочка с зятем и Клава порхала туда-сюда. Бородища у меня отросла, как у отшельника, потому что бриться было больно, и внучек шарахался, когда я хотел пощекотать его своими колючками. Взглянув на себя в зеркало, я сокрушённо качал головой.

— Похож на твой кактус, — сказал я Николаю, который был завзятым кактусоводом и привил своему сыну это странное увлечение. Подоконники и все имеющиеся в доме полочки были уставлены горшками, кастрюльками и вазочками с этими растениями, угрожавшими окружающим тысячами колючек. Мне представилось, что я напоминаю собой кактус: тоже колючий и, пожалуй, такой же уродливый.

Николай рассмеялся. Видимо, ему понравилось сравнение. Он глубоко затянулся дымом и стряхнул пепел в блюдечко.

— Между прочим, тот бородатый кактус ребуция, что второй на стенде, дал удивительный цветок. Я принесу. Посмотрите — сразу выздоровеете. Вообще же я не знаю, зачем вы вмешивались, кто вас заставил; возраст есть возраст.

— Ты всё же принеси эту самую... ребуцию... Какого она цвета? — спросил я, преодолевая головокружение.

— О, это чудо природы! Представьте, ярко-красное растение со стальным отливом, а внутри пылают жёлтые тычинки... Глядишь и не веришь, что природа способна такое сотворить. Что-то таинственное есть в этих красавцах, не правда ли? Какая-то могучая и жестокая сила...

Николай преображался, когда говорил о кактусах, хотя утверждал, что разводит их только потому, что они неприхотливы и не требуют особенного ухода. В самом деле, когда Николай с Лидой и сыном уезжали к морю, он, оставив ключи от квартиры, попросил меня полить кактусы всего один раз. Таким образом я и похозяйничал однажды в двухкомнатном царстве растений, откуда выбрался, преследуемый колючками. Неделю затем я очищал себя от мелкой колючей пыли, а Николай, вернувшись из Сочи, посмеивался, сделав меня как бы своим сообщником. По его мнению, я должен был помнить бородатую ребуцию, которая «вторая на стенде». Но я, конечно же, не помнил её, как не помнил, чем отличается мамилярия от эхинопсуса, гавортия от опунции, стапелии и многих других сортов и разновидностей кактуса, заполонивших квартиру. Сосуды с надписью на каждом стояли на балконе в специально сооружённом стеклянном шкафу; зимой всё это зелёное хозяйство перекочёвывало в комнаты. Равнодушие зятя к моему саду я частично объяснял преданностью своим колючим питомцам и нисколько не обижался на него.

— Нет, я не помню твоей ребуции, — сказал я, приподнимаясь на подушках, — но мне кажется, что порядочным человеком надо быть в любом возрасте — и в двадцать, и в сорок, и в шестьдесят. С возрастом люди не должны становиться хуже. Я кинулся на выручку человеку, не заглядывая в собственный паспорт, поторопился потому, что человек звал на помощь. Сколько лет твоей ребуции?

Ребуции было девять лет. Немалый возраст для такого растения. Николай задумался. Может быть, ему почудился скрытый смысл в моём вопросе насчёт возраста ребуции, а может быть, он думал о чём-то другом.

— Ей девять лет, — повторил он, — но у меня есть экземпляры и постарше. Однако я отдал бы всю мою коллекцию, чтобы только поймать одного из тех головорезов и посмотреть ему в глаза... Я верю, уголовный розыск справится с задачей. Он умеет искать и находить.

— Принёс бы ты мне электрическую бритву. Я не могу, как прежде, царапать себя безопаской, болит кожа. Вот прихорошусь и тогда не буду напоминать кактус.

Николай обещал.

—