Первое описание места, где в 1860 году появится пост Владивосток, оставил английский моряк Джон Тронсон, побывавший в гавани Мэя в 1856 году: «Окрестные сопки, плавно сбегая к срезу воды, местами поросли дубом, вязом и орешником, но местами стояли голые без деревьев, покрытые лишь густой травой, цветущими растениями да зарослями виноградной лозы… На одной стороне гавани виднелся обширный огород, на котором росли разнообразные овощи. На соседнем поле колосились хлебные злаки: ячмень, гречиха и просо, а чуть поодаль за полем паслось несколько лошадей». Местные жители – маньчжуры – объяснили британцам, что временами из леса выходят тигры, вынуждая огораживать жилища частоколом. Маньчжуры вооружены фитильными ружьями, некоторые умеют читать и писать; подле их домов – ухоженные огороды: картошка, лук, фасоль, кабачки, огурцы… Вот они, первые владивостокцы – ещё до высадки стройбатовцев Комарова. Но если для нас Port May важен как прото-Владивосток, то для Тронсона это не более чем одна из «тартарских» бухт. Постоянно здесь живут маньчжуры или сезонно, сколько их, когда они пришли в «Хайшэньвэй» – остаётся неизвестным. Записки Тронсона «Плавание “Барракуды”» – свидетельство того, что юг Приморья к моменту прихода русских был обитаем. Не следует, впрочем, на этом основании заключать, что Приморье было китайским; сюда из Китая шли – очень небольшим числом – охотники, рыбаки, сборщики дикоросов, здесь скрывались беглые преступники; территория де-факто не находилась под юрисдикцией Пекина, китайской государственности здесь не было никогда. К числу коренных народов края китайцы – в отличие от удэгейцев, нанайцев, орочей – не относятся.

Отношения Британии и России в середине XIX века напоминают отношения СССР и США после 1945 года.

В 1857-м корреспондент «Санкт-Петербургских новостей» в Николаевске-на-Амуре Романов сообщил: англичане намерены занять остров Хоккайдо и бухту на «татарском» берегу между Императорской (Советской) Гаванью и заливом Посьета в нынешнем Приморье.

Покорив Индию, Англия подступала к русским границам с юга, усиливала позиции в Китае.

Если бы карты легли иначе, Приморье стало бы колонией Британии. Но карты легли так, как легли. В 1859 году появляется карта залива Петра Великого, на которой присутствует гавань Владивосток – за год до официального основания одноимённого поста. Приказав создавать посты на юге Приморья, Муравьёв писал: если иностранные корабли придут сюда, они найдут эти места «в нашем фактическом владении». Это потом Владивосток стали считать форпостом против «жёлтой угрозы»; закладывался он как симметричный ответ на действия Англии и Франции, активно интересовавшихся де-факто ничейными землями на востоке Евразии.

Топонимический подтекст откровенен: залив нарекли именем царя, прорубившего окно в Европу (теперь рубилось окно в Азию), пост – с некоторым имперским высокомерием, если не самонадеянностью, – Владивостоком. Последним названием были недовольны и британцы, и японцы[15].

В 1860 году англичане и французы предприняли очередной поход на Китай, что сыграло опять-таки в пользу России. Николай Игнатьев, русский посланник в Пекине, вызвался стать посредником в переговорах (по варианту-максимум Россией рассматривалась прямая военная помощь Китаю). Когда англо-французские войска в августе 1860 года, заняв Тяньцзинь, пошли на Пекин и сожгли зимний императорский дворец, брат бежавшего императора Сяньфэна князь Гун принял предложение Игнатьева. Тот гарантировал князю безопасность и поддержку в обмен на заключение в дополнение к Айгунскому договору нового. При содействии Игнатьева 24 и 25 октября были подписаны мирные договоры с Францией и Англией, а 2 ноября 1860 года – Пекинский трактат, по которому Приморье признавалось российским. Русское Приморье, как ни странно это звучит, – побочное дитя европейского империализма.

То, что Китай был ослаблен западноевропейскими державами, России оказалось на руку; всё складывалось одно к одному. За новые земли Россия соперничала с Англией и Францией, одновременно защищая от них же Китай; молниеносно реагировала на изменения в международной политике, делая снайперски точные ходы. Франция и Англия давно растеряли восточные колонии – Дальний Восток остаётся российским.

Двадцативосьмилетнего Игнатьева наградили, произвели в генерал-адъютанты, назначили директором Азиатского департамента МИДа. Муравьёв писал главе МИДа Горчакову: «Теперь мы законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами… Всё это без пролития русской крови… а дружба с Китаем не только не нарушена, но скреплена более прежнего». Россия не «отжала» Приморье, но помогла Китаю – и взамен получила право на прежде ничьи территории и гавани, а Китай – прикрытие с севера и востока. Стоит ли удивляться, что Запад и сегодня опасается российско-китайского альянса и пытается расколоть евразийских союзников, убеждая Россию, что призрачная «жёлтая угроза» куда страшнее, чем НАТО и США?

Айгунский и Пекинский договоры официально закрепили за Россией Приамурье и Приморье, но заселение Амура и Уссури началось задолго до подписания этих документов. Россия ставила Китай и мир перед фактом. Подписание лишь оформило уже начавшееся освоение региона, став не отправной точкой, а промежуточным итогом. Сам факт водворения русских колонистов на Амуре стал аргументом в переговорах с Пекином.

Венюков считал, что приобретение Россией Приамурья и Приморья – дело «важнейшее из всех, сделанных русским народом не только во второй половине XIX века, но и вообще в этом столетии, и если ещё нашим современникам может казаться, что Кавказ, Польша и Финляндия важнее, то потомки, конечно, скажут противное. Ни Финляндия, ни Польша, ни Закавказье никогда не станут чисто русскими землями…» Венюков угадал: Польша, Финляндия, Закавказье рано или поздно откололись, Амур и Уссури приросли накрепко.

Заселение не было стихийным – это была государственная политика.

Ещё Ломоносов, ратуя за открытие Севморпути, предлагал «в опасные места посылать преступников, которые заслужили наказание, вместо смерти». Кропоткин писал: «…Нужны были засельщики, которых Восточная Сибирь не могла дать. Тогда Муравьёв прибег к необычайным мерам. Ссыльно-каторжным, отбывшим срок в каторжных работах и приписанным к кабинетским промыслам, возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско, созданное в 1851 году. Затем часть их поселили по Амуру и по Уссури. Возникли, таким образом, ещё два новых казачьих войска. Затем Муравьёв добился полного освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить, как вольных переселенцев, по низовьям Амура».

Такая политика имела немало минусов. Венюков сетовал: переселенцами стали «люди, от которых нельзя было ожидать никакой пользы новому краю, – опороченные и холостые солдаты… Штрафованные солдаты… были не способны ни на что более, как есть даром казённый хлеб, заниматься воровством у мирных жителей и поселять среди их разврат». С продуктами наблюдались перебои, места для станиц выбирались без учёта особенностей местности и климата. Кропоткин: