было большинство), и это означало конец Советскому Союзу, не имеют морального права что-то говорить о выехавших, сами они в большинстве своем тоже бы выехали при возможности, если бы им предложили хорошую работу за границей.

А либералы скажут при любой критике Америки с такой ухмылкой: «Бедняжка, а что ж ты тут 20 лет мучаешься, езжай обратно». Во-первых, я, например, совсем не мучилась, всё зависит от человека и от того, как он живёт и как воспринимает свою жизнь. В Америке много чего хорошего – и природа, и люди, и интересная работа, как в нашей семье (тоже основной фактор пребывания здесь). Конечно, мне с моим менталитетом больше нравятся наши люди, они просто ближе по культурному коду; то же, конечно, у китайцев или у индусов происходит с их одноплеменниками. Да и не только у них, я просто беру в пример не европейцев, чтобы понятнее было, но вот мы тоже – евразийцы, имеем свои отличия. Странно, как часть народа пытается выдавить из себя что-то русское и пытается утверждать, что с русскими они общаться не могут (бывает и такое). Кроме того, европейская модель социальной справедливости мне больше нравится, чем американский капитализм. Однако то, что сейчас демократы в Америке пытаются провернуть как революцию под эгидой социальной справедливости тоже, как все революции, имеет большие перегибы. Мне, как человеку уже пережившему революцию 1991 года, американская революция, без устранения этих перегибов, представляется чем-то таким, что может окончиться большой потерей людей из-за открытых вооруженных выступлений в силу большого антагонизма двух противостоящих сил или из-за проводимой политики – например, повсеместной рекламы гомосексуализма (это, вернее, здесь уже вчерашний день, а сегодня это – гендерное многообразие).

Я лично уезжала не потому, что мне в России не нравилось жить, а из-за ситуации в 90-х годах, когда возникли проблемы и с работой, и с безопасностью, и с материальным положением; в то время как пожить в другой стране, поработать на интересной должности представлялось очень заманчивым. Я уезжала в научную командировку на один-два года, и если бы мой отъезд был бы как-то по другому сформулирован, то и вообще бы не поехала. Ситуация в России через год-два не поменялась, были всё те же 90-е годы… Вернуться обратно через много лет часто сложно из-за семьи – дети уже становятся американцами, отсутствия работы в России и какие-то другие личные причины; однако некоторые это преодолевают и вполне успешно переезжают обратно. Как говорится: каждому – своё…

3.1. Отъезд. Работа

После распада Советского Союза и начала новой капиталистической эпохи именно в эту капиталистическую жизнь и поехали ученые в начале 1990-х, тем более, что наука, большинство отраслей промышленности оказались ненужными новой России. Сам отъезд проходил очень гладко, без какого-то надрыва, поскольку выезжали на время, большинство думали, что вернутся, здесь оставались вещи, жилье. Работу искали сами, посылая запросы, а командировку, загранпаспорт – это все оформлял институт и Академия наук. Когда мы приехали в Калифорнийский университет, то довольно большая толпа молодых ученых была примерно одинакового возраста, 30-35 лет – поскольку брали людей с кандидатской диссертацией и молодых. Мы шли по городу и выбирали апартаменты, в которых будем жить; надо сказать, что там были десятки разных апартаментов для студентов и сотрудников. В результате нам понравились те, в которых, как оказалось, уже жили семьи из нашего крошечного городка в Подмосковье (около 25 тысяч человек). Возможно, это было случайным совпадением, или, может быть, у нас, славян, был одинаковый вкус. В любом случае народу тогда выезжало много.

Уехали многие в начале 90-х (потом уезжали тоже, и сейчас уезжают, но меньше), исключение составляли, как правило, те, которые не могли уехать по семейным обстоятельствам (например, больные родители) или по каким-то другим причинам. Известные профессора из московских институтов, обычно по специальностям математика или физика, получали позицию профессора. Наиболее известные, как правило, наши академики (почти все, кто в здравии, по математике, физике), сохраняли и должность и в России, и ездили читать лекции: один семестр – в России, второй – в Америке. Ехали все, кто мог, и не только ученые, это был новый мир, а у нас явно что-то буксовало, потом многие (в меньшей количестве – ученые), чья профессия была хорошо востребована в России, вернулись. Конечно, загадка, почему, например, не вернулся Евгений Евтушенко, видимо, просто возраст и меньшая мобильность были причинами. Он явно скучал в той деревне, где был, и где приходилось объяснять студентам, что он известный поэт, наверное, многие вообще не верили. Как-то он созвонился с моей подругой-художницей, собирался навестить наш город, но, увы, не успел, через несколько месяцев он умер. …Наши академики ехали в США в надежде, что им дадут Нобелевскую, ведь общеизвестно, что российским ученым премии не особо дают, замалчивают их заслуги, игнорируют.

Я не буду много рассказывать о научной работе, хотя она была очень интересной, поскольку многие направления только начинали развиваться – молекулярная биология, компьютерные технологии, а вот Россия, где все разваливалось в 90-е годы, сильно отставала по этим направлениям. Будучи биологом, я оказалась в нужном месте в нужное время, так что весь расцвет молекулярной биологии происходил на моих глазах, с моим очень, конечно, скромным участием. За эти годы молекулярная биология от зачаточной науки и теоретических заделов, типа спирали ДНК, открытой Френсисом Криком и Джеймсом Уотсоном, развилась до науки, которая может говорить о регуляции работы генов, белков, об их роли в болезнях, о секвенировании множества организмов, необходимых, например, для понимания патогенности, и o других многочисленных разработках. Например, секвенирование генома человека даёт возможность реализации многочисленным практическим приложениям типа понимания роли генов в развитии той или иной болезни, установления этнического происхождения. Что такое ПЦР, хотя бы сокращение (полимеразная цепная реакция), в век коронавируса знает почти любой. А вот как раз появление ПЦР в середине 1980-х было самым решающим для быстрого развития молекулярной биологии и её методов. ПЦР позволяет амплифицировать ДНК, а также даёт возможность производить различные манипуляции с нуклеиновыми кислотами (введение мутаций, сращивание фрагментов ДНК) и широко используется, например, для диагностики заболеваний, для клонирования генов и создания трансгенных растений и животных, выделения новых генов. Я помню, как начинала исследовать ПЦР с помощью электрофореза в полиакриламидном геле – это долгий процесс и не очень эффективный, а когда появился секвенатор, автоматический прибор для ПЦР, то всё развитие молекулярной биологии резко ускорилось. Возникли сотни других методов и приборов, позволяющих исследовать клеточные тайны нашей биологии. Чтобы понять, насколько всё стало проще, нужно всё перевести в долларовый эквивалент: в 2003