И о неуверенности молодых и ищущих работу тоже не забывали:

«Вы женщина – как быть дальше? Ищете работу?.. временами сомневаетесь… „Барбизон“ – то, что вам нужно!.. Вы узнаете настоящую ценность правильного окружения – в долларах и центах… поощряем жажду достижений, дарим возможность дружить с правильными людьми… „Барбизон“ – особенное место для жизни в Нью-Йорке, но вы не можете себе его позволить?.. Теперь у нас есть милые маленькие номера: приходите и смотрите!» [23]

О чем в рекламе «Барбизона» либо не упоминалось вовсе, либо деликатно умалчивалось, так это о том, что теперь отель предлагал иной уровень безопасности. В 1927 году, в эпоху, когда викторианское общество частенько осуждало «новых женщин», твердыня из кирпичей лососевого цвета обещала этим женщинам «собственное пространство». Теперь же отель «Барбизон» предлагал комфорт и безопасность от осуждения совсем другого рода: если женщинам не предполагалось иметь работу – это стало роскошью, какую могли теперь позволить себе исключительно привилегированные, то есть мужчины-кормильцы, – если для женщин наличие работы отныне считалось недостаточно патриотичным, значит, любая молодая женщина, живущая в Нью-Йорке и работающая за жалованье, считалась едва ли не парией.

Всякий раз, когда женщина в рабочем костюме шла по улице или появлялась в лифтовом холле офисного здания, она служила ходячим напоминанием о «скомпрометированной мужественности». К 1932 году в двадцати шести штатах замужней женщине запретили работать по найму; а там, где не запретили, требовалось сообщать о грядущем замужестве: отбирать работу у «настоящих добытчиков и кормильцев» считалось возмутительным [24]. «Барбизон» предлагал укрытие от подобных упреков. Он стал уже не просто жилым отелем, но тихой гаванью.

Зима 1932/33 года выдалась особенно тяжелой. Помимо очередей за хлебом и Гувервиллей, имел место марш незамужних женщин по улицам Нью-Йорка с требованием работы. Многие из протестующих были из «хороших семей», воспитанные в оптимистичной атмосфере «ревущих двадцатых». Франклин Д. Рузвельт стал президентом в 1933 году – в пик Великой депрессии: национальный доход урезан вдвое, девять миллионов сберегательных счетов аннулированы [25]. Когда Рузвельт вступал в должность, число банкротств достигло тысячи в день, тридцать восемь штатов закрыли свои банки и у многих местных администраций не хватало денег даже на выплату пособий. Крах фондового рынка продемонстрировал, как иллюзорен был оптимизм «ревущих двадцатых», построенный на том, что первая леди Элеанора Рузвельт метко окрестила «национальным помешательством на материальных ценностях» [26]. Несомненно, она была права: 1920-е воспевали современность, основанную на индивидуализме и потреблении; вместе с тем это были благоприятные времена для женщин, которым позволили мечтать о большем, чем домашний очаг. Теперь же их опять загнали в кухни, хотя финансовые обстоятельства требовали ровно обратного.

Несмотря на это, многие упорно продолжали. Молодые женщины, искавшие работу, недавно окончили колледж, однако шансов у них было не то чтобы много: только треть выпускников колледжа Барнард [27], искавших работу, находили ее, и почти всегда она сводилась в итоге к печатанию на машинке. Степень по английской литературе помогала мало – только если резюме включало еще и сертификат секретарских курсов, желательно лучших: секретарских курсов Кэтрин Гиббс. Юные выпускницы колледжей, мечтавшие о блестящем будущем и полноценной жизни, теперь отчаянно обивали пороги знаменитой школы секретарей. Если их принимали и они выдерживали интенсивнейшие занятия машинописью, стенографией, обучение манерам и постановку осанки, то становились «девушками Гиббс». Теперь практически забытые, «девушки Гиббс», бывшая гордость офисной Америки, весь рабочий день олицетворявшие лоск и невозмутимость, появились на свет в тридцатых – как раз когда женщин осуждали только за то, что они осмелились выйти на работу.

Теперь классные комнаты Кэти Гиббс наполняли не выпускницы престижных колледжей «Семи сестер»[8], а молодые девушки, отчаянно желающие устроиться на настоящую работу. Светские львицы превратились в соискательниц. Легче было поступить в колледжи вроде Вассар, Смит или Барнард, чем на курсы Кэти Гиббс. Чтобы разместить всех прибывающих студенток, шестнадцатый этаж «Барбизона» был отдан под официальную нью-йоркскую резиденцию курсов Гиббс [28]. Основной упор на курсах делался на изысканность и точность. К обязательным дисциплинам – обучению правильной осанке, владению голосом и хорошим манерам – добавились лекции по искусствоведению, к примеру, от знаменитого венгерского художника, теоретика Баухауза Ласло Мохой-Надя. У престижных колледжей заимствовались и другие факультативные предметы: основы здоровья, личная гигиена (которую преподавали доктор Дороти Кеньон, ассистентка кафедры нервных болезней Колумбийского университета, и доктор Фейт Мезерв, врач-консультант колледжа Уэллсли), современное декораторское искусство, банковское дело, управленческие методы, мода в бизнесе, распределение доходов; и английская литература (наверное, чтобы в случае чего поддержать разговор о книгах). Рекомендации по поводу жизни после курсов Гиббс гласили: «„девушка Гиббс“ должна знать всё»:

«Вы можете обнаружить, что в фирме, где служите секретарем, заведено писать дату так: „21-е июня 193..“. Какое-то время придется вежливо соглашаться с этим, хотя вам следует знать: современные тенденции требуют убрать „-е“ и точку в конце. Однако не следует перенимать старые методы и позволять себе считать их верными или даже предпочтительными».

В 1934 году старший сын Кэтрин Гиббс совершил самоубийство [29], а она сама умерла два месяца спустя; но другой сын, Гордон Гиббс, продолжил семейное дело: отныне имя его матери станет сакральным для тысяч студенток. При нем к общежитию «девушек Гиббс» добавился семнадцатый этаж «Барбизона», а сама школа вновь переехала, на сей раз в престижное здание Нью-Йорк Сентрал-билдинг, позднее переименованное в Хелмсли-билдинг – самое высокое из помещений железнодорожного комплекса Большого центрального вокзала. Место славилось тем [30], что было связано с вестибюлем вокзала посредством «удобных подземных переходов». Школа располагалась на четвертом этаже, в аудиториях с «современной системой вентиляции и звукоизоляции». Собственный буфет поддерживал физическое благополучие студенток, а для душевного и социального здоровья им полагались перерывы на кофе, организованные увеселительные мероприятия и официальный танцевальный вечер, проводившийся в середине зимнего сезона.

В дополнение к двум этажам общежития «девушки Гиббс» имели приватный доступ к «симпатичным комнатам отдыха и досуга» на двадцать третьем этаже отеля. Кормили (завтраком и ужином) [31] в отдельной и «живописной столовой в духе Коро», куда доставлялась еда из кофейни «Барбизон» на нижнем этаже. По четвергам студентки курсов пили чай на веранде с отдельным входом, также на двадцать третьем этаже [32]. Выпуски альманаха курсов Гиббс 1930-х годов частенько помещали на свои страницы фотографии студенток на открытых верандах «Барбизона» на фоне грандиозных очертаний Манхэттена. Последние страницы выпускного альбома курсов (под названием «Типографский валик») еще сильнее