Шрифт:
Закладка:
Священник, следовательно, никак не мог согласиться с тем, что электричество, возникающее от трения мельчайших частиц мироздания, тех самых, из которых составлено само божественное недро, будет проведено по проводам и кабелям куда попало, на всякие фабрики, где будут им пользоваться для толкания машин, выплевывающих из себя, например, мясные котлеты. Ну или какую-нибудь там горчицу.
И что же на это ответила лисица?
* * *
А лисица решила оспорить святого отца его же аргументами:
– Но если электричество есть материал строительный вселенной, а свет – проявление оного (сравни: как в первой книге Моисеевой), то и выходит, что сам Бог есть существо из света. Хотя мы, может, и не видим этого невооруженным-то взглядом, как обстоит, например, с этой черной скалой, что нас здесь окружает… Да… И разве нельзя тогда сказать, что на самом-то деле существует лишь одна всемировая церковная миссия – это провести Бога по электропроводам в дома и даже осветить им целые города – ne pas [11]?
Она вопрошающе посмотрела на священника, но тот молчал. Тогда самка решила пришпилить свой аргумент получше:
– Распространение электроэнергии должно быть весьма угодно Церкви и ее служителям, коль уж это сам Всевышний сияет в лампочках!
Сьера Бальдур опять ничего не ответил. Означало ли это, что она приперла его к стенке? Вовсе нет! Лисица не заметила, что, пока она говорила, священник вытащил из чехла нож и спрятал его в той руке, которая была поближе к пещерной стене.
Затем он ласково спросил:
– А что, голубушка, ты полагаешь, сияние из этих твоих электролампочек способно проникнуть в душу человеческую?
И прежде чем она успела ему ответить, сьера Бальдур одним махом по рукоять вонзил в грудь лисицы нож.
* * *
Он приподнял лису на лезвии ножа и заглянул в ее потускневшие глаза. Зрачки подернулись пленкой, словно горные озерки в первые зимние заморозки, но сьера Бальдур видел только одно: наконец-то она была по-настоящему дохлой!
Лисье тело безжизненно свисало вниз, и сьера Бальдур заметил, как ее шкура странно отставала от мяса. Так обычно бывает с заговоренным зверьем, а еще с той ночи, когда она играла с его рассудком, разделясь на четыре разные лисы, он заподозрил, что так оно и есть – она вредительница, подосланная ему чьим-то колдовством. Однако же хитрая уловка священника заманить ее в беседу сработала. Тот, кто заговорил лисицу, поступил неосторожно – слишком много от самого себя вложил в нее и нечаянно через нее «проговорился». Французское словечко, которое лиса обронила в конце аргументов о светогороде, выдало ее с головой. И у священника не осталось ни малейшего сомнения – он точно знал, кто наслал на него эту чертову шельму.
Все признаки указывали на то, что лисицу против сьеры Бальдура заговорил его собственный старший брат Вальди, или Вальдимар Скуггасон – придурок-префект из Фьорда. Этот выскочка так и не смог простить сьере Бальдуру то, что, овдовев, их мать Науль пожелала жить в доме сына-священника, забрав с собой и все отцовское наследство – само собрание псалтырей старого Скугги
Харальдссона [12] из Сёйрар! Да, она не посмотрела на то, что ее Бальдур по заграницам никогда не ездил и все свое образование получил в исландской семинарии.
* * *
Снимая с лисы шкуру, священник обдумывал месть брату Вальди. Уложив зверька спиной кверху, он разрезал шкуру вдоль хребта – от шеи до самого хвоста: «Он у меня за это поплатится!» Сьера
Бальдур сунул обе руки по бокам тушки, пропихивая пальцы между мясом и шкурой и стараясь оставлять жир на шкуре: «Я подам на него в верховный суд за покушение на убийство!» Подрезав шкуру по самому концу лисьих лап, священник вытолкнул из кожи переломленные в суставах лапы зверька, а потом, протиснув указательный палец под кожу на лисьей морде, ногтем отодрал от черепа нос: «Проклятый фанфарон! Ты поболтаешься у меня на виселице!» И он тянул, скоблил и дергал до тех пор, пока не оторвал зверька от его бурой шубки.
Раздевшись догола, он соскреб подкожный жир, натерся им с головы до ног и накинул на себя лисью шкуру. Та оказалась настолько просторной, что передние лапы достали до пола пещеры. Вид у валявшейся теперь на камнях освежеванной самки был невзрачный – голая, словно выкинутый из материнской утробы зародыш. Священник просунул два пальца в грудную клетку зверя, оторвал лисье сердце и положил его себе на язык.
– Как куропатка на вкус, – подумал он, накидывая на голову шкуру животного.
Он проглотил осклизлое самкино сердце, и его будто молнией шибануло: НАРУЖУ!
* * *
Сьера Бальдур Скуггасон прорывал себе путь из-под лавины. Остервенело работая и когтями, и пастью, он уже не помнил, как его звали, – он просто вгрызался и рыл, рыл и вгрызался. Кровь стучала в его висках: «К свету! К свету!»
И чем ближе он был к своей цели, тем меньше оставалось в нем от человека и больше становилось от зверя.
И вот стоит он на ледниковой морене, подрагивая телом и жадно затягиваясь бодрящим горным воздухом. Утреннее солнце, согревая его, благословляет и освежает. Перед ним раскинулась протянувшаяся меж гор зеленая долина, в нее сбегают живописные склоны, густо заросшие травой и ивняковой порослью. Вдоль долины струится речка, в ее глубине искрится голец, а поверху скользят плосконосые плавунчики. По земле, в редких, не заросших травой проплешинах, снуют неугомонные мыши, в болотистой низине посвистывает кроншнеп, между мягких кочек мастерят себе жилье куропатки, ворчат во мху медоносные пчелы, а золотистые ржанки так и ждут, чтобы их поймали. Все здесь голубее, зеленее, крупнее и жирнее того, что он видел раньше.
Где-то у входа в долину затявкала лисица: «Аг-га-гаг!» Скугга-Бальдур [13] навостряет уши, вслушиваясь в лисий зов. Запах его не обманывает: это самка в течке. Глаза зверя загораются похотью, и прекрасная долина, рванувшись навстречу, устремляется под его израненные лапы – он будет первым на свидание с ней!
Это – весна до времен человека…
IV
(23 марта 1883 года)
Брехка в Долине, 23 марта 1883 г.
Здравствуй, дорогой мой друг!
Прости за
