Энжи улыбнулась дьявольской улыбкой, чмокнула меня в щеку, и мы вышли из ресторана.

В лифте мы целовались как подростки, и я скользил руками по ее идеальному телу, вновь и вновь убеждаясь, что нет никаких горбов. В голове зудела дурацкая мысль, что Анжелу подменили.

Когда мы ввалились в квартиру, с порога срывая друг с друга одежду, Пит вместо обычного хозяйского рыка боязливо заскулил и спрятался под ванну. Матершинник Попка на удивление не проронил ни звука.

Энжи ничего не стеснялась. Мы кувыркались весь вечер и уснули голыми в обнимку.

С утра надрывался мобильник:

– Серёженька, с тобой все в порядке?

– Мам, все нормально.

– Мне сказали, что ты ушел вчера с Анжелой и больше не выходил на связь. Про нее такие слухи ходят! С тобой точно всё в порядке?

– Мам, сейчас неудобно говорить, позже перезвоню.

Анжела стояла в моей белой рубашке на голое тело и держала в руках бездвижного Попку.

– Энжи, ты что, шею ему свернула? – обалдел я.

– Ты за живодерку меня принимаешь? – оскорбилась она.

Мне хотелось ей верить, и я убеждал себя, что смерть Попки – простое совпадение. Я пошел разыскивать Пита, ему явно пора было на утреннюю пробежку. Пит обнаружился под ванной.

– Дружище, хоть ты жив!

Энжи не выходила от меня двое суток. Это был мой персональный рай. Она пекла мне булочки и разгуливала по квартире в нижнем белье. Ни один пластический хирург не смог бы сотворить такую красоту! Топ-модели, увидев ее, закурили бы нервно в сторонке. Персиковая кожа, русые волосы по плечам волнами до сочной груди, тонкая талия, песочными часами плавно переходящая в округлости бедер, длинные ноги с тонкими щиколотками и точеными икрами… Я не понимал, как все части ее тела могут настолько сочетаться по форме и размеру! Каждая часть – произведение искусства. Как будто ее нарисовали для компьютерной игры, в которой она была богиней.

– Энжи, для чего ты заказала кучу цветов? Они заполонили все подоконники. Ты же не умеешь за ними ухаживать!

– Так надо, Сержик! Поверь, так надо.

Пит отказался от утренних пробежек. Его вывернуло прямо у миски с едой.

– Энжи, ты что, отравила Пита? – обеспокоенно спросил я.

От обиды, что я мог такое подумать о ней, Энжи расплакалась.

– Мне пора, – сказала она, надевая платье и хватая сумку.

– Не пущу! – Я прижал ее к себе.

– Ты не понимаешь! Если я останусь, Пит умрет! – пыталась вырваться она.

– Так всё, что говорят о тебе, правда? – в ужасе выпалил я.

– Смотри! – Энжи подошла к подоконнику с цветами.

Вялые листья выгоревшими патлами свисали с горшков.

– Ты забыла их полить? Еще вчера они были свежими!

– Потрогай почву.

Я сунул палец в горшок:

– Влажная. Может, ты их залила?

– Смотри! – Энжи стала водить ладонью по листьям.

– Водица моя, наполни меня Родниковой, ключевой свежей каплею жи…

– Стоп! – крикнул я, видя, как земля в горшках высыхает до трещин, а листья осыпаются трухой. – Я не хочу слышать и видеть это!

– Осторожнее со словами! Так глухим и слепым можно остаться.

– Так… отвезу Пита к ветеринару. Зачем ты это делаешь? Тебе никого не жалко?

– Я уже это не контролирую. Могу только ускорить, но не могу отменить. Я не хочу причинять тебе вред.

– А я не верю, что ты можешь мне навредить, – уверенно выпалил я, как будто рубильником отключили мой инстинкт самосохранения. Я не чувствовал ни капли страха за себя. – Ну закажи еще цветов! Купи тараканов, их не жалко, или мотыля. Поедешь со мной и Питом в клинику?

– Да, – на удивление быстро согласилась она и поцеловала меня так, будто мне завтра на войну.

Чтобы никого не задавить по дороге (я не был уверен, что не схожу с ума), я предусмотрительно вызвал такси.

В ветклинике договорился на длительную передержку Пита, оплатив несколько месяцев вперед. Обратно мы с Энжи пошли пешком.

– Помнишь конверт со сдачей? – нарушила молчание она.

– И что с этим конвертом не так?

– В конверте лежали сто шестьдесят рублей и записка с адресом: «Кукурузная, 10». Я отдала конверт маме, но ни мама, ни Настя не поняли, от кого сдача и за что. Ни один из наших родственников и знакомых не жил на улице Кукурузной. Мы решили, что кто-то просто перепутал почтовые ящики. Вечером мы с мамой пошли возвращать деньги.

В доме жила старушка Сина. Она с порога так заговорила маму, что та даже забыла достать конверт из кармана. Обещала помочь мне, вылечить. Сказала, что потребуется не один сеанс. Прием у нее стоил триста сорок рублей. Обрадованная мама подала ей пятисотку. Баба Сина поила меня травяным настоем и мазала пахучей мазью. После первого сеанса мне перестало сводить ногу судорогой. Мама договорилась, что я буду ходить к бабе Сине два раза в неделю.

Мы пришли домой, и мама спохватилась, что баба Сина не дала сдачу с пятисотки, а потом достала конверт из кармана и чуть не упала, когда пересчитала – сто шестьдесят рублей.

Ну, ты, наверное, заметил, что мне стало значительно лучше. Перестало давить грудь и ломить спину.

– Да уж!

– Только растения и животные стали умирать, а потом и люди. У моего дара есть обратка. Побочный эффект.

– А какой у тебя дар?

– Я стала ходить на лечение к бабе Сине. Она показала мне книгу заклинаний. Ну, там, чтобы пятерку получить или мальчика приворожить. Я начала с легкого заклинания, и у меня получилось.

– Да ну! Что у тебя получилось? По-любому, это совпадение! Да и вообще, зачем это надо? Люди что, твоя собственность?

– У заклинания был побочный эффект. Дома на окне в моей комнате завяла герань.

– А что ты загадала? – Меня начинало мутить.

– Это неважно. Слушай дальше. Я сразу не сопоставила заклинание и цветок. Баба Сина сказала, что долго не проживет, а когда умрет, книга достанется мне. Чтобы магия не причинила мне вред, нужна защита – амулет. – Энжи продемонстрировала мне кольцо, которое носила со школы.

– А при чем здесь дар? – перебил ее я.

– Баба Сина умерла, а ее внук принес мне книгу. Моя сестра тоже пробовала выполнять заклинания, но у нее они не срабатывали. Когда заболела Дуська, я поняла, что это обратка магии, и решила завязать – избавиться от книги. Но, что бы я с ней ни делала, кому бы ни отдавала, куда бы ни выбрасывала, – она всегда возвращается ко мне. А я не могу сдержаться. И снова начинаю колдовать. Когда мне исполнилось шестнадцать, у мамы обнаружили рак на четвертой стадии. После этого я перевелась на заочку и устроилась работать, чтобы снимать квартиру. Я съехала от нее. Маме сделали операцию, и она поправилась.