не помнит, что они обозначают. Напряжение сходит с ее лица также быстро, как и появилось. Думать эта женщина, к несчастью, долго не может. Да и может ли вообще?

— То есть ты считаешь нормальным приходить в мой дом и бросать меня, Герман? Я же вижу, как сильно ты меня любишь, как ревнуешь к продюсеру, как мнешь листы в плейбое, где я на страницах, — накаченные губы еле шевелятся, а на пустых глазах блестят слезы. Неужели, у Барби есть душа и она способно чувствовать что-то, кроме оргазмов?

— Малыш, давай без истерик и пустых скандалов. Расстанемся мирно и гладко. Без кричащих обложек и новостных сводок в нашу честь, — сгладить обстановку не получается.

Бутылка недопитого вина все же летит по моей траектории, и я присаживаюсь, чтобы та меня не зацепила. Стекло разбивается о стену, осколки звонко гремят, на дорогих обоях остаются кроваво-винные брызги. Думаю, достаточно слов. Я ухожу под громкие рыдания силиконовой подстилки, которая уже завтра раздвинет ноги перед новым богатеем с золотыми яйцами.

Ее не жалко ни капли.

Олег везет меня домой, и я с предвкушением думаю о девственнице, ждущей меня дома.

Но и меня кое-что ждет — облом века!

Малинова Виктория спит уже больше часа, и просыпаться не собирается, а будить и трахать милое сопящее в подушку создание совсем не хочется. Боюсь, что сейчас от ее зажатости и робости у меня просто повиснет на полшестого. Привык, что Валесова Оксана сама скачет и насаживается любым отверстием, и ртом так полирует член, что искры от удовольствия из глаз — с Викой такого никогда не будет. Ее максимум — приглушенные стоны и робкие движения бедрами.

Вот так я расценивал Малинову Викторию Юрьевну. На три с огромным минусом.

3.2

Чем в постели может удивить девственница? Красными щеками, разве что. А Вика ярко и завораживающе краснеет от любого упоминания о сексе или от простого невинного прикосновения. И это, мать его, заводит. Мне понравилось наблюдать за ней, изучать, исследовать. Она была хрупкой. Нежной. Милой. Никак не вписывающейся в мой мир.

Оставив спящего ангелочка в ее постели, я прошел на первый этаж в свой кабинет, куда не впускал никого, кроме телохранителя Виктора, зажег ночник и уселся на свое излюбленное место — белый аккуратный диванчик. В домашнем полумраке мысли перестали шляться в голове потоками бесконечных сводок. Здесь я пропадал и телом, и душой, позволяя воспоминаниям терзать сердце.

Неизменно на столе лежала одна и та же газета двенадцатилетней давности. Заголовок дразнил и заставлял лицо наливаться кровью.

«Вспомни, как закончилась твоя беззаботная жизнь» — кричала бумага, и я схватил ее дрожащей рукой. Воспоминания оживают, будто это было вчера.

Перед глазами лицо матери, теплое и приветливое, улыбающееся искренне и радужно. Я хотел запомнить ее такой навсегда: с лучезарными глазами, любящей и любимой женой, отличной матерью, справляющейся даже с подростковыми выебонами слетевшего с катушек сына. Хотел навсегда запечатлеть в памяти все светлое, нетронутое грехами и пороками нашего мира, не загаженное собачьим дерьмом и алчным миром, где правят финансы.

Деньги не спасли мать.

Тогда я понял, что не все в этой жизни можно купить.

«Виталина Игоревна Амурская, жена мецената и филантропа, основателя компании «AmurVit», погибла при пожаре в торговом центре «Маяк»».

Все воспоминания, которые я с таким трудом все эти двенадцать лет собирал по крупицам, все теплое и светлое меркнет, когда я с дрожью вспоминаю ее обожженное до неузнаваемости лицо при опознании в морге.

Сердце холодеет и руки сжимают газету до скорбного скрежета бумаги.

Отец отправился вслед за матерью, которую любил больше всего на свете, спустя три месяца. Александр Амурский слишком много бухал, в конечном итоге просто закрылся от всех, даже от меня, шестнадцатилетнего подростка, требующего его поддержки. Я ненавидел его за это. Уверен, он и сам себя ненавидел. Именно поэтому однажды утром его тело в луже застывшей крови было найдено прямо в постели. Он пустил себе пулю в висок, так и не научившись жить без возлюбленной.

Если бы я не был сыном Виталины и Александра, то никогда бы не поверил в их искреннюю любовь, как и большинство критиков и горожан, следивших за нашей семьей.

Чья-то маленькая рука опускается на мое плечо, и я вздрагиваю от неожиданности и теплоты, окутавшей энергетической волной. Оборачиваюсь, и вижу сонную растрепанную девочку с голубыми обворожительными глазами и светлыми волнами волос, рассыпанными по спине до самой талии.

В полуобморочном состоянии опускаю глаза на газету, где напечатано цветное фото моей матери. Малинова Виктория Юрьевна и Виталина Игоревна Амурская слишком сильно похожи. Это открытие заставляет меня приоткрыть рот от удивления.

Пазлы сложились в общую картину.

Эта девушка, которую я с азартом и легкостью выиграл в карты, так или иначе, перевернет мою жизнь. Это и дураку понятно. И, блядь, эти светлые глаза пронизывают душу насквозь, задевая самое святое и сокровенное.

— Это ваша мама? — взгляд Вики опускается на газету и бежит по строчкам. Глаза девушки моментально наполняются неподдельными слезами скорби. — Мне очень жаль.

Сейчас мне меньше всего нужна ее жалость.

— Моя мама тоже умерла, — откровенничает Малинова, все еще не убрав свою напряженную ладонь с моего плеча. В этом простом жесте столько смысла и трепета… кажется, если Вика сейчас уберет руку — небо обрушится на землю.

— Мне тоже жаль, — отпускаю я, потому что так надо, потому что все люди с добрым сердцем так говорят. Прячу газету в ящик стола, сил нет держать взрывную смесь воспоминаний в руках при чужом человеке.

В моем кабинете еще никогда не бывало женщин. Здесь мужская атмосфера. Мужской минимализм. Диван, стол, светильник.

— Я захотела пить и заблудилась, — не говорит, а пищит напуганная мышь. — Я могу уйти.

Вика уже развернулась в сторону двери и сделала первый неуверенный шаг. Так уходят, когда хотят остаться. Если на нашем свидании в «Дежавю» Малинова вела себя, как неопытная школьница, то сейчас я чувствую ее интерес к моей персоне. И это мне только льстит.

— Подождите, — я все же останавливаю ее, поднимаясь с места.

Подхожу сзади так, что мой нос упирается в ее затылок. Ангелочку некомфортно, будто она сидит на иголках. Вдыхаю запах ее волос через ноздри полной грудью и схожу с ума. Запах непорочности. Невинности. Простоты. Рука скользит по ее шее, собирая золотистые волосы и откидывая их вперед, чтобы видеть красивую осиную талию и крепкие бедра. Неужели никто раньше не замахнулся на такой бриллиант