Шрифт:
Закладка:
— Не мадемуазель, а мадам! Мадам Лисбет Джонсон, мсье, — поправила она, вздернув подбородок. — Скажите, кто вам их продал! Я покупаю часы, а еще — вон тот костяной нож для бумаги и фарфоровую танцовщицу.
Торговец моментально смягчился: сделка обещала быть прибыльной. Порылся в ящике стола, достал лист оберточной бумаги.
— Так вы говорите, узнали часики?
— Дедушка подарил их отцу за четыре дня до нашего отъезда из Шаранты. Мне было шесть, но я могу описать, как это происходило. Светило солнце, мама держала меня за руку. Собралась вся семья, и дедушка Туан сам вложил часы моему отцу в жилетный кармашек. Помню, мне еще дали потом их подержать — золотые, они показались мне, ребенку, настоящим сокровищем. Еще мама попросила меня вслух прочесть инициалы, выгравированные на оборотной стороне крышки: две переплетенных буквы «А» — «Амбруази и Антуан» — и «Д» — «Дюкен».
— Ба, да таких имен пруд пруди! — заметил торговец. — Я хотел сказать, людей с такими инициалами.
Дрожащей рукой Элизабет достала из сумочки банковские билеты.
— Я не ошиблась, мсье. Сколько за все?
Цену за три вещицы антиквар запросил непомерную, но она согласилась, не торгуясь. И задала следующий вопрос:
— Прежде чем вы получите деньги, прошу, скажите, откуда у вас эти часы? Их украли у моего отца здесь, на причале, тринадцать лет назад. У нас были билеты на «Шампань». Бандиты его жестоко избили. Вы просто обязаны все мне рассказать!
Антиквар поскреб подбородок, словно обдумывая ответ. Элизабет же, угодив в ловушку прошлого, в своем стремлении получить ответ забыла обо всем.
— Ко мне за день приходит столько народу, мадам! Где же упомнить каждого? Ничем не могу помочь.
— Вы лжете, мсье! — холодно сказала Элизабет. — Я вижу это по вашим глазам, по тому, как вы говорите. Чего вы боитесь?
— Ничего я не боюсь! — отмахнулся торговец. — Вот еще!
— А за деньги вспомните?
— Нет, я человек честный. Эх, черт с вами! Часы мне принесла жена Биффара года два назад. Совсем поиздержалась, бедная. Муж у нее погиб во время крушения «Бургундии». Читали в газетах?
— Нет, я жила в провинции.
— В 1886 через Атлантику пустили четыре судна: «Бургундию», «Шампань», «Бретань» и «Гасконь». «Бургундия» вышла из нью-йоркского порта 2 июля прошлого года и через два дня, утром, в тумане, столкнулась с большим парусным судном. Через час пароход начал тонуть. Больше пяти сотен погибших, к вашему сведению[11].
— Ужасная трагедия! — не стала спорить Элизабет, которой вдруг стало не по себе. — Я предпочла бы и впредь этого не знать: мы сегодня отплываем.
— Надо же! А я бы к кораблю и близко не подошел, даже если б приплатили!
— Значит, эта женщина, вдова, принесла вам часы? Адрес знаете?
— Улица дю-Пор, барак с желтыми ставнями. Это за Саутхемптонским причалом, в пяти минутах ходьбы. Только вы ее не обижайте, в одиночку детей кормит.
— Благодарю вас, мсье.
Элизабет положила часы в сумочку и отдала пачку купюр антиквару, который поспешно сунул их в карман штанов, после чего упаковал для нее статуэтку и ножичек для бумаги. С пакетом под мышкой молодая женщина вышла, едва улыбнувшись ему на прощанье.
«Время еще есть! Ну конечно я успею! — убеждала она себя. — Дэни Биффар! Это имя было указано в бумагах, которые я нашла в бумажнике, на чердаке!»
Дважды она спрашивала дорогу, да и людей в порту было столько, что пришлось потолкаться.
«И почему я не подумала об этом раньше, еще в Париже? Можно было приехать в Гавр за несколько дней до отплытия, и дядя Жан мне помог бы, — корила себя Элизабет. — А вместо этого я томилась от скуки и рыдала!»
На место Элизабет добралась запыхавшейся, с раскрасневшимися щеками. Барак с желтыми ставнями примыкал к складским помещениям. Узкая, мощенная камнем улочка пропахла тухлой рыбой и прогорклым маслом.
Она постучала в приоткрытую дверь. Изнутри крикнули: «Входите!»
— Мадам Биффар? — спросила Элизабет.
Перед ней стояла седая женщина самого убогого вида, в грязном головном платке и с поникшими плечами.
— Вы из благотворительной организации? — спросила женщина. — Мне обещали выдать постельное белье — в воскресенье, после мессы.
— Простите, мадам, но я по другому делу.
Элизабет осмотрелась и подумала, а не повернуть ли ей назад. В комнате было удручающе грязно. Девочка лет четырех играла на полу, присыпанном золой, возле ржавой металлической печки. Худая — больно смотреть, и в лохмотьях.
— Я в этом городе проездом, мадам Биффар, но мне нужно с вами поговорить. Я дам вам денег, если скажете, как у вас оказались эти часы.
И с этими словами она показала женщине часы, покачивающиеся на золотой цепочке. Вдова отшатнулась, лицо ее сморщилось, а в глазах застыл испуг.
— Я хочу услышать честный ответ, только и всего. Мадам, я ничего дурного вам не сделаю, — пообещала Элизабет.
— Они принадлежали моему мужу. Сам он погиб в море, но часы были дома, так что я их потом продала.
— Нет, вы лжете, вот почему вы так напуганы! Я очень тороплюсь, поэтому, умоляю, скажите правду! Даже если ваш муж их украл, его больше нет в живых, и никто вас ни в чем не сможет обвинить. Уверена, вы знаете, откуда у него появились золотые часы.
Элизабет уже начала беспокоиться, но решимости у нее от этого не убавилось. Она вынула из кошелька несколько крупных купюр и положила на жалкое подобие стола, между горкой картофельных очисток и кувшином.
— На эти деньги вы сможете какое-то время кормить детей, мадам Биффар, и даже купить им добротную одежду.
Женщина ошарашенно уставилась на банковские билеты. Тронуть их она не решалась, но и глаз отвести у нее не получалось.
— Деньги настоящие? — наконец пробормотала она.
— Конечно! И они — ваши. А теперь послушайте меня: в ноябре 1886 года на причале на моего отца напали трое. Избили, ограбили. Лишился он и этих часов.
Ваш муж в этом участвовал?
Женщина неохотно кивнула. Потом развела руками и плаксивым голосом начала:
— Не такой уж он у меня был плохой, Дэни. Работал носильщиком в порту, да только жалованье нес не домой, а в бистро. И если предлагали подзаработать, соглашался: деньги лишними не бывают. В тот раз к нам явился здоровяк Морис, сказал, есть работенка. Денежная…
— А дальше? Только не тяните! — взмолилась Элизабет, потому что в порту пароход дал первый гудок — громкий, раскатистый.
— Ну, муж и согласился. Нужно было задать взбучку одному типу, да так,
