или того, кто ждет меня, чьи руки изранены наручниками, а лицо отекло от побоев, кто хромает, терзается страхом и одиночеством, будучи отцом семейства, кто думает о будущих застенках и своих изменах, читает романы в заброшенном магазине и дрожит от холода, ожидая связного — спасителя или палача.

Дождь прекратился, и последние лучи солнца осветили верхушки деревьев и верхние этажи зданий на проспекте Ла-Кастельяна: холодное сияние высветило бледно-голубую башню почтамта «Корреос», над которой реяло знамя, по-прежнему чуждое мне, знамя врага, будто только что водруженное узурпаторами. Каждый раз, когда нога моя вновь ступала на землю Мадрида, с меня словно сползала защитная кожа безразличия и забвения, которой время так заботливо покрыло мою память, и такого рода детали ранили меня с остротой только что свершившегося, как и сам здешний свет, свет из прошлого, как блестевшие после дождя трамвайные рельсы на булыжной мостовой, как белая статуя богини Кибелы — ничем не прикрытая, не заложенная кирпичами и мешками с песком. А вдалеке, за шелестящими кронами Пасео-дель-Прадо и оградой Ботанического сада, — отель, именуемый теперь «Насьональ», и открытое пространство перекрестка, где над линией горизонта различима устремленная вверх центральная часть вокзала «Аточа» из стекла и металла, и весь его странный контур, как будто врастающий в землю или полузатопленный водой, и изменчивая, сумрачная нищета его окрестностей.

На этот раз я не хотел ни промедления, ни передышки, а лишь одного: добраться до места, сделать что должно, вернуться домой первым же рейсом, забыть обо всем и никогда сюда не возвращаться; так что я даже не стал брать номер в отеле на ближайшую ночь, потому что каждая лишняя минута в Мадриде станет для меня ловушкой, затягивая, как трясина, что порой открываются нам во времени, не позволяя двинуться ни назад, ни вперед. Дорожную сумку я оставлю на вокзале, в камере хранения, а как только выполню задание, отправлюсь поспать в какой-нибудь свежепостроенный огромный отель из тех, что попадались мне на глаза по дороге из аэропорта — за городом, на ничейной земле, где тянутся к небу стены новых жилых кварталов, фабричные здания или металлические ангары складов.

Я попросил таксиста остановиться у бара «Коринф». При каждом возвращении в Мадрид меня поражали грязные полы в барах и невероятно громкие голоса посетителей, упиравших локти в оцинкованные стойки. Я вошел и тут же подумал, что любой из присутствующих запросто мог бы меня узнать. Несколько часов или дней назад все то, что я сейчас делаю, было проделано кем-то другим: это он крепко сжимал в кулаке маленький ключик от камеры хранения, с опаской озираясь по сторонам, как и я сейчас — из предосторожности, по привычке. По мере приближения к туалету меня все больше охватывало ощущение брезгливости. Никто никогда здесь не убирался, не ремонтировал задвижки, не стирал с кафельной плитки надписи и номера телефонов.

Ключ оказался ровно там, где должен был находиться, в полном соответствии с инструкциями. Другой человек спускался сюда до меня, осторожно, чуть заторможенно, держа маленький ключик в кармане или зажав его в кулаке, где он больно врезался в ладонь: он, наверное, ощущал себя смешным, забираясь на скользкий фаянсовый унитаз, чтобы дотянуться и прикрепить ключ к трубе сливного бачка, висящего на стене, и, как и я, брезгливо ощупывал его изнутри, погружая руки в грязную ржавую воду, и боялся, что кто-нибудь войдет в туалет, и не исключено, что в эту же кабинку, ведь задвижка на двери сломана. Вероятно, тот человек ничего не знал обо мне, точно так же как ему не было ведомо, зачем понадобилось оставлять пистолет в ячейке камеры хранения, а ключик от нее — в барном сортире. Раздельные, словно ампутированные конечности, действия, невидимые подвиги, кульминация которых приходится на нереальность и страх. Так же, как и в аэропорту, я инстинктивно искал в баре «Коринф» хоть одно знакомое лицо, но ни одно из присутствующих никак не могло принадлежать тому, кто был здесь до меня. Повторение всех его действий в обратном порядке связало меня с ним осевой симметрией, к которой я ничуть не стремился. На вокзал я тоже отправился по тротуару, по которому он, должно быть, шел до «Коринфа»: я так же проходил через грязные вестибюли, лениво, словно забрел сюда случайно, двигался между желтыми металлическими рядами ячеек вокзальной камеры хранения, искал глазами номер, указанный на ключе, и размышлял о том, что прикосновение к оружию само по себе моментально свяжет меня с реальностью, но при этом я и страшился этого, потому что, стоит только пистолету оказаться в моей руке, тут же отпадут все сомнения: не что иное, как преступление — сам я использовал именно это слово, — является целью моего путешествия.

Замочек поддался не сразу. А что, если просто взять и уехать, а им сказать, что я не смог открыть ячейку? Подобное уже бывало, как некое стечение обстоятельств, мелких случайностей, которые ставят крест на необходимом и тщательно продуманном действии: дверь, которая не открылась, заклинивший из-за сырости пистолет, провал с последующим арестом, потому что кто-то не так, как следовало, постучал в дверь или же опоздал на спасительный поезд, потому что очень не вовремя прихватило живот. Однако ключ наконец провернулся, и это незначительное движение внесло свой вклад, чтобы уготованное мне судьбой свершилось. Посмотрев вначале в одну сторону, потом в другую, я настежь распахнул дверцу. Поблизости никого не было — только какой-то скрюченный нищий шел прочь от меня, охотясь по углам за окурками, которые он очень ловко накалывал на вязальную спицу. Пистолет был упакован в пакет из-под туалетных принадлежностей с сильным запахом лосьона после бритья. Пакет я засунул в карман плаща, с неудовольствием подумав, что весь пропитаюсь этим запахом, а в освободившуюся ячейку положил дорожную сумку. Выйдя из здания вокзала, почувствовал себя налегке, как всякий раз, когда, приехав в какой-нибудь город, я оставлял в гостинице весь багаж и выходил на улицу без какой бы то ни было цели, без багажа и один, по-прежнему свободный, еще не загубивший все бесповоротным решением, когда еще не согласился встречаться с Андраде и стрелять в него — «не в лицо», предупредили меня, потому что на этот раз нужно сделать так, чтобы полиция смогла установить его личность и знала, что это мы казнили предателя и раскрыли их игру.

Меня самого несказанно удивило это множественное число. Ключ, в нужный момент повернувшийся в замке, как и тяжесть оружия под подкладкой плаща, теперь уже определяли и действия мои,