передает его потомкам. При этом под «телом» (яп. син/ми) понимается не просто плоть (кровная связь), но также культурные навыки тела и его общественный (сословный) статус, т. е. культурно-общественной составляющей придается, безусловно, выдающаяся значимость. В противном случае в японском обществе институт усыновления не имел бы такого повсеместного распространения.

Призывая заботиться о родителях, Кайбара Экикэн одновременно подчеркивал, что в случае необходимости следует жертвовать своей жизнью ради господина. Это положение было воспринято им от сформировавшегося ранее кодекса поведения самурая, где считалось, что тот воин, который не проявил должной готовности к самопожертвованию ради господина, позорит свое «имя». Имя же, в отличие от тела, обладает «вечной» жизнью. Поскольку опозоренное имя сохраняется в памяти людей вечно, это ложится грязным пятном на весь дом, на его «коллективное тело». Таким образом, самой страшной угрозой представляется нанесение репутационного ущерба не самому себе, а тому объединению, к которому принадлежит тот или иной человек.

Поддержание коллективной репутации являлось важнейшей обязанностью каждого индивида, однако в идеологических построениях разных сословий акценты были расставлены по-разному. Наиболее яркими представителями самурайской идеологии являлись, возможно, Миямото Мусаси (1584—1645), Ямага Соко (1622—1685) и Ямамото Цунэтомо (1659—1719), которые неустанно и даже назойливо подчеркивали, что главным свойством «настоящего» самурая является постоянная готовность к смерти, что самурай живет, приучая себя к смерти. Временами эта готовность перерастает в желательность смерти (разумеется, обставленной достойным, то есть героическим образом). Ямамото Цунэтомо буквально утверждал: «путь самурая — это поиск смерти» и что если есть выбор между жизнью и смертью, настоящий самурай всегда выбирает смерть. Обязанность умереть за сюзерена воспринималась как сословная привилегия. От челяди никто не ожидал ничего подобного. Достаточно было и того, чтобы крестьянин или торговец, завидя самурая, немедленно сбрасывал свою обувь и распростирался на земле.

Готовность к физическому самопожертвованию ради сюзерена и забота о родителях, безусловно, вступали в конфликтные отношения. В самурайской теории смерть за сюзерена обладала, несомненно, большей ценностью, однако в условиях мирного времени основной акцент естественным образом все больше переносился на заботу о родителях и, следовательно, на необходимость долгой жизни и заботу о здоровье собственного тела. В сочинениях простых «горожан» (т. е. неса-мураев) подчеркивалось, что у горожанина нет сюзерена, у него есть только родители, а потому его «жертвой» является забота о них, а не постоянная готовность к смерти, о которой твердили идеологи самурайского сословия34.

Непререкаемый авторитет отца отнюдь не означал, что он до конца жизни распоряжался хозяйственными и домашними делами. Было принято, что в какой-то момент (вне зависимости от состояния своего здоровья) он непременно отходит от дел и передает их старшему сыну (этот обычай именовался «инкё» — «спрятанная жизнь»). Такое обыкновение также воспринималось в контексте заботы о родителях, их покойной старости.

Обычай кровной мести имел в Японии широкое распространение. Он был регламентирован законом — для убийства обидчика следовало получить разрешение властей. И в этом случае убийца не подлежал наказанию. Показательно, что такое разрешение имел возможность получить сын — чтобы отомстить обидчику отца, и младший брат — чтобы отомстить за старшего брата. Что до отца и старшего брата, то они не могли получить разрешение отомстить за сына или младшего брата — понятие «верности» имело в значительной степени однонаправленный характер. Инфантицид, как уже говорилось, был достаточно распространенным явлением. Убийство же родителей считалось наиболее тяжким преступлением и наказывалось, естественно, смертной казнью. Эта же мера наказания применялась и по отношению к сыну, подравшемуся с отцом.

В знаменитой истории о 47 ронинах (была растиражирована в цветной гравюре, прозе и, в особенности, в театральной пьесе «Тюсингура), которым удалось отомстить за своего сюзерена, эти люди были подвергнуты суду именно потому, что они не получили разрешения властей. Однако в качестве особой милости эти ронины были приговорены к почетной самоказни (сэппуку или харакири) и сделались олицетворением верности, жертвенности и пренебрежения своим телом ради господина. Высшим же проявлением родительского долга (любви) выступает освобождение сына от его сыновних обязанностей — чтобы он мог больше не заботиться о родителях (обычно речь идет о матери) и со спокойной душой отдаться мести. Такое освобождение могла принести только смерть родителя, т. е., в данном случае, самоубийство. Именно так поступает мать Цугуфуса — одного из 47 ронинов35.

Но не только самураи жертвовали своим телом. В случае материальных затруднений продажа крестьянином или горожанином дочери в публичный дом была делом вполне рутинным и не осуждалась обществом. Считалось, что девушка исполняет свой дочерний долг, ибо заработанные ею средства помогают родителям свести концы с концами.

Верность была настолько всепронизывающим понятием, что ее искали (и находили!) даже в животном мире. Классическим выражением преданности и верности являются восемь псов из грандиозного романа-эпопеи Кёкутэй Бакин (1767—1848) «Нансо сатоми хаккэн дэн», которые объединяют свои собачьи силы для возрождения пришедшего в упадок дома Сатоми.

Культ родителей и предков предполагал культ старости, а не молодости. В Японии того времени почиталась не столько молодецкая удаль, сколько присущая старикам мудрость. Ее символами были журавль, на котором путешествуют бессмертные даосские святые, черепаха-долгожительница, креветка с ее изогнутым («согбенным») телом, искривленная ветрами и годами сосна. В качестве идеала для подражания служили согбенные мудрецы, а не физически сильные и красивые молодые люди. Можно сказать, что японцы того времени стремились не к вечной молодости, а к вечной старости. В Японии того времени появление мыслителей типа Жан-Жака Руссо с его педоцентрическими идеями было делом совершенно немыслимым.

Каким же образом и с помощью каких средств воспитывался тип человека, который видит свою главную обязанность в служении старшему по положению и возрасту?.

Китайская традиционная культура придает огромное значение церемониям и ритуалам. Они носят обобщенное обозначение «Ли» (яп. Рэй). «Церемонным человеком» считался тот, кто «правильно» одевается, говорит и обладает правильным (регламентированным) телесным поведением. Практически любая ситуация, когда человек вступает в коммуникацию с другими людьми (поведение за столом, приветствия, манера разговора и т. д.), обставлялась тщательно разработанными правилами, которые требовали неукоснительного соблюдения. Столь широкие «полномочия» понятия Рэй превращали этот комплекс правил в мощное средство по управлению поведением человека. Понятие «Рэй» отражает прежде всего способы поведения в строго иерархическом обществе, в котором (в пределе) не существует равных по своему статусу субъектов взаимодействия. Они отличаются между собой по множеству параметров: сословному, должностному, ранговому, половому, возрастному, территориальному. За неимением лучшего