– Я, конечно, не занята… Но и не лезу на стену. Да даже какой‐нибудь таксист получше этого идиота. – Глазами я нахожу своего брата на льду. Он хмурится в то время, как Митч его отчитывает. – В первый день я увидела, как он кричал на мальчиков. Он явно не пример для подражания, который я бы хотела видеть рядом с Ноа.

Все кивают, внимательно слушая. Стеф немного успокоилась. Я продолжаю:

– Если бы я все‐таки освободила немного времени для мужчины, я бы выбрала кого‐нибудь заботливого, доброго… кого‐то, кто хотел бы стать отцом.

Я вспоминаю доброго героя из романа, который я сейчас читаю, с характером как у золотого ретривера, и мечтательно вздыхаю.

Тори тихо выдыхает умиленное «о‐оу».

– Звучит логично. Но вот, что я думаю: мужчина, который немного груб по своей натуре и правильно пользуется авторитетом, может быть таким же нежным и замечательным отцом, как и добряки, о которых говоришь ты.

Она поднимает брови, будто бы что‐то вспоминая, а затем вновь переводит хитрый взгляд на меня.

– Нет ничего лучше мужчины с сильными руками, – она говорит это таким двусмысленным тоном, что я игриво охаю ей в ответ.

Стеф медленно хлопает в ладоши, соглашаясь с речью Тори, а затем драматично изображает мурашки и говорит:

– Да, мэм! Хорошие, сильные руки. – Она обмахивает ладошкой лицо, делая вид, что ей жарко.

Тори добавляет:

– Каждый раз, когда Брайан твердым тоном говорит детям быть тише и говорить вежливее со мной, я готова тут же утащить его в спальню.

Брайн неловко кашляет.

– Эм, я думаю, я вернусь туда, где стоял. – Он уходит, не сказав больше ни слова, оставляя нас хихикать дальше.

После тренировки мы ждем мальчишек из раздевалки у главного входа.

Сын Стеф, Деклан, такой же рыжий и веснушчатый как мама, выходит оттуда первым. На его лице широкая озорная улыбка. Остальные идут позади него, но я на них не смотрю, потому что замечаю ярость на лице Ноа. Он явно чем‐то огорчен, потому что он подходит ко мне, вырывает ключи от машины из моих рук и выходит на парковку.

Прежде чем я успеваю побежать за ним, кто‐то хватает меня за локоть сзади. Прикосновение нежное, но от ощущения большой теплой руки по коже бегут мурашки. Не знаю, почему, но я уверена в том, что это Митч Андерсон, еще даже не обернувшись.

– Мы можем поговорить… наедине? – спрашивает он низким голосом, наклоняясь ближе к моему уху, чтобы перекрыть шум толпы.

Мне не нравится, что со мной делает этот глубокий голос. Он будто проходит током сквозь все мое тело. Ощущается это, как массажное кресло, разминающее тебя с головы до ног.

Я смотрю ему в глаза.

– А в этот раз не убежите, поджав хвост?

Он лишь еще сильнее хмурится.

– Извините, вам хотелось еще покричать на меня после тренировки?

Пока он разговаривает, я замечаю, что он переоделся. Теперь вместо хоккейной формы на нем однотонная серая футболка, поношенные джинсы и кроссовки. Мой взгляд падает на его руки, когда он раздраженно скрещивает их. Они все в татуировках. Мне так хочется потрогать рисунки на коже и изучить каждое произведение искусства, но это было бы неловко.

К тому же крутые татуировки не отменяют чей‐то ужасный характер.

Отводя взгляд от его рук, я отвечаю:

– Вообще‐то да. Хотелось бы. Очевидно, что кого‐то следует научить, как обращаться с детьми.

Он издает звук, похожий на что‐то среднее между рычанием и вздохом.

– Так мы можем поговорить или нет?

– Ладно, – говорю я.

Он кивает в сторону женской раздевалки, которая сейчас пуста и, надеюсь, не так плохо пахнет, как у мальчиков. Я следую за ним, замечая, что его движения вне льда такие же уверенные, как и когда он надевает коньки.

Он придерживает для меня дверь, позволяя мне пройти первой. Я протискиваюсь мимо него, вдыхая запах его кожи. От него пахнет не так плохо, как я ожидала. Митч пахнет, как свежий горный водопад, и это раздражает меня еще больше. Он должен пахнуть потом или палеными волосами. В общем, как‐то ужасно, соответствии с его ворчливостью.

Заходя внутрь раздевалки, я осматриваю просторное помещение, поделенное на части длинными металлическими шкафчиками и рядами деревянных скамеек. Я сажусь на край одной из них, и Митч садится рядом, на соседнюю скамейку.

– Я хочу объяснить, что происходит, чтобы вы в следующий раз не кричали на меня перед всеми… – Он поднимает бровь, но его взгляд серьезен.

Я скрещиваю руки и приподнимаю подбородок.

– Ладно.

Из‐за серой футболки его каре‐зеленые глаза сегодня выглядят более карими, чем когда он в голубой форме тренера Хотя я не особо слежу за тем, на какой стороне цветного спектра сегодня его глаза.

Он нервно проводит огромной ладонью по влажным от пота волосам, вновь привлекая мое внимание к своим татуировкам. У него на бицепсе изображен рычащий тигр, и я хочу узнать, какой смысл стоит за этим. Или, может быть, он из тех людей, которые просто делают татуировки, которые им нравятся, без всякой причины. Может быть, он делает татуировку каждый раз, когда злится… что объяснило бы их огромное количество.

– Послушайте, в одном вы правы. Я не очень лажу с детьми. Черт, да мне даже работать тут не хочется. Но я должен.

– Ну, хотя бы вы честны со мной, – говорю я строгим тоном. Но на самом деле от его признания я чувствую укол вины. Девять месяцев назад я тоже вообще не понимала, как заботиться о Ноа, но за мной не наблюдала огромная толпа зрителей, которой видна каждая моя ошибка.

Он прочищает горло.

– В общем. Мальчики в нашей команде дразнят Ноа. – Он делает паузу, разглядывая свои кроссовки. Затем он тяжело вздыхает: – Ему явно некомфортно, – они шутят насчет вас, в основном. А это его сильно задевает. И они это знают.

Глава 8

Митч

– Что? Я не понимаю, зачем… И почему это так задевает Ноа.

Мама Ноа искренне удивлена и обескуражена. Очевидно, она не осознает, насколько она привлекательна и как мальчишки любят дразнить Ноа по этому поводу. Это прям как в песне «Stacy’s mom». Только это мама Ноа…

Весь этот разговор ужасно неловкий. Разборки с родителями – вот еще одна причина не работать с детьми. К счастью, Аарон поговорит с мамой конопатого.