где мы все втроем почему-то гуляем по лугу, держась за руки, а я неприятно удивлена, так как он мне об этом сне никогда не рассказывал.

Конечно, я не верю, что Гордей снился ему в таком же виде, каким он предстает сейчас, ведь Дима никогда его не видел. Соответственно, его сознание не могло воспроизвести его внешность во сне. Но желание иметь отца вполне могло заставить его видеть сны с участием мужчины в нашей жизни.

— А где ты был?

Я цепенею, услышав вопрос сына, так как не знаю, что на это можно ответить. Я вообще боюсь того, что Дима станет задавать неудобные вопросы, особенно касательно того, что моя мама, его бабушка, когда-то сказала ему, что его отец мертв. К счастью, приходить на помощь Гордею мне не приходится. Он будто уже всё обдумал и решил, что будет говорить.

— Я был в командировке, Дима. Но теперь я вернулся и больше никуда не уеду, так что привыкай ко мне. Я навсегда с вами.

Даже по фразам Гордея видно, что с детьми ему не приходилось иметь дело, но он старается, и я не могу не оценить это, как любящая мать.

— Точно-точно никогда никуда не уедешь? И завтра в садик меня отведешь?

— В садик? — с недоумением спрашивает Гордей.

В отличие от него, я сразу понимаю, зачем это нужно Диме. Отворачиваюсь, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, так как боюсь расплакаться из-за обиды, что в нашем мире, если у тебя нет отца, ты всегда будешь подвергаться насмешкам со стороны других детей, которые чувствуют защиту собственных отцов.

— Да, в садик. Я всем говорил, что у меня тоже есть папа, но они мне не верили. Обзывали, говорили, что я безотцовщина.

Дима в силу своей детской непосредственности сразу вываливает на Гордея всю информацию, и я буквально кожей чувствую, как злится Гордей. Он гипнотизирует мою спину, но я не оборачиваюсь, чтобы он не увидел мои влажные глаза. Не хочу представать перед ним слабой и беспомощной.

— Никто больше никогда не будет тебя обзывать, сын.

— Хотелось бы. У всех в садике есть телефоны, а у меня нет. Им папы купили.

Я резко оборачиваюсь, услышав слова Димы, так как не верю в то, что он пытается уже манипулировать новообретенным отцом. Но вдруг осознаю, что он еще слишком мал, чтобы это делать, просто повторяет то, что услышал или увидел в садике. Я не исключаю, что его могли дразнить из-за этого.

— Ты не говорил мне об этом, сынок, — говорю я, трогая его за руку.

— Тогда бы ты начала переживать, мама. Я же знаю, что у нас нет денег купить его.

Я едва не плачу, осознавая, что мой сын взрослеет не по годам. Он понимает всю нашу финансовую ситуацию и многого не просит, но вместо радости я испытываю печаль. Не такой судьбы я хотела для своего ребенка.

В отличие от него, у меня было сытое детство, и отец всегда покупал мне всё, что я хотела. Я была его принцессой, и у меня болит между ребрами от того, что мой сын лишен этого.

Частично я чувствую вину за то, что этого я лишила его сама, но с другой стороны, жалею и себя за то, что выбрала не того отца для своего ребенка. Все эти мысли пролетают в моей голове моментально, и я забываю о присутствии в машине Гордея. Но он о нас не забывает.

— Как только ты напишешь заявление, мы поедем к вам. Я хочу знать, как живет мой сын.

Голос Гордея звучит не то чтобы грубо, но безапелляционно, словно он всё для себя решил и не потерпит отказа с моей стороны.

Я же всю дальнейшую дорогу до полицейского участка сижу с прямой спиной, понимая, что отвертеться мне не удастся. Испытываю при этом какой-то подсознательный страх, поскольку мне стыдно за то жилище, в котором мы живем с сыном.

Я чувствую беспомощность и безысходность, так как уже предвижу реакцию Гордея. Он никогда не позволит, чтобы его сын жил в таком клоповнике. Именно таким словом он и назовет нашу комнату. Если не хуже.

Глава 11

Когда мы оказываемся в полицейском участке, Анфису я не вижу, а Дмитрий Севастьянов, ее отец, внимательно наблюдает за тем, как я пишу заявление.

На удивление, он даже не пытается мне помешать. Улыбается и изучает меня так, словно я лягушка под микроскопом, которую ему интересно исследовать, чтобы понять, что в ней особенного. Это чисто мужской взгляд, от которого мне не по себе.

— Вкус у тебя, Гордей, весь в отца.

Взгляд, который Севастьянов бросает на моего бывшего мужа, заставляет меня насторожиться. Не так смотрят на мужа своей дочери. Было бы у меня больше времени, я бы задумалась о своих эмоциях касательно его внимания к себе и Гордею, но в этот момент Дима начинает капризничать, что хочет кушать и спать.

— В отца? — усмехается Орлов и качает головой. — Моя мать с этим бы поспорила.

— Характер — дело десятое. Тут вопрос, скорее, во внешности.

Меня удивляет, как расслабленно и спокойно они общаются, при том, что я пишу заявление на их жену и дочь.

Приняв мое заявление, меня отпускают, и я сразу же тяну Диму к выходу. Не собираюсь оставаться здесь дольше, чем нужно.

Мне кажется, что Гордей не замечает моего ухода, но когда подъезжает такси, он оказывается тут как тут и снова садится вместе с нами.

Димочка, понимая, что веселье заканчивается и мы едем домой, воспрял духом и улыбнулся. Вся сонливость при виде Гордея улетучивается с его лица моментально.

— А ты с нами?

— Конечно, я же пообещал, что после полиции поедем к вам домой, Дима.

Я вижу, что Гордей непривычно называть сына Димой, поскольку так зовут его тестя, но он старается этого не показывать. Так что сын этого не замечает.

— Я кушать хочу, мам.

— Я пожарю мясо с макаронами, сынок.

— Мам, а сегодня какой-то особенный день?

— Нет, самый обычный. С чего ты взял, сынок?

— Ну я думал, что мы можем пиццу поесть.

Я вижу, что Дима хитрит и посматривает на Гордея, словно зная, что если я откажусь, теперь у него есть тот, кто может его побаловать.

— Закажем пиццу,