Шрифт:
Закладка:
Барчук, привстав, заглянул Аглае в декольте – та охотно повела плечами, демонстрируя изрядную красоту. Продолжила уже насмешливо, поглядывала игриво.
– И постельная сцена моя очень ответственная. Я даже переживаю за нее. Вдруг возьму и стану женою сына олигарха, а то и самого папашку охмурить получится, – грациозно выгнула шею. – Как думаешь, получится? Порепетировать бы... да жаль, не с кем.
В аппаратной Лев переключал разные локации, на некоторых – как на этой – останавливался дольше, смеялся.
Смотревший и слушавший всё это Павел Григорьевич торопил Льва, слегка раздражаясь.
– Лёва, когда у нас уже будут подвижки? Исправления этих корявых нулей на сотни? Знаешь, меньше бессмысленных действий я люблю только бессмысленные траты. Я не стал спорить с твоим сценаристом – где он учился, там я преподавал. Допустим, представь тупому заказчику, что всё хреново, а потом хвались любым результатом как победой и дери с терпилы сто шкур. Я согласен платить, но где реальные подвижки, Лёва? Покажи мне их.
Лев безмятежно улыбался, слушая. Дослушав, кивнул.
– А вот прям сейчас и повалят тебе твои реальные подвижки. Гляди внимательнее, Паша. Не зря ты свои сто шкур выкатил.
На экране явились поле, стог сена и лежащий Гриша, мечтательно разглядывающий облака и уже привычного коршуна в небе. Закинув ногу на ногу, Гриша грыз травинку, слушал щебет птиц и представлял, где и как он снова встретит ту белокурую девушку в синей юбке, которая так смело и неожиданно сделала заявку на его внимание. Самое тут интересное – что ей это внимание, кажется, было совершенно не важно.
Да, тут люди, конечно, другие. А эта – совсем природная, как из повести классика... Кто там писал про русскую деревню? Вроде бы Толстой.
Ног под юбкой не особо видно, но щиколотки у нее были стройные, волосы золотистые. Интересно, как ее зовут?
Вдруг где-то с другой стороны стога послышался всхлип, вздох, затем громкий плач. «Неужели мало других стогов, где можно вдоволь посморкаться и поплакать, – подумал он, – не мешая остальным?»
Плач уже переходил в рыдание. «Может, случилось что-то серьезное и нужна моя помощь?» – подумал он, неторопливо выплюнул травинку, потянулся. Встал, обошел кругом стог и с изумлением увидел Аглаю Дмитриевну, дочку барина, во дворе которого его – Гришу! – били и чуть не повесили.
Аглая Дмитриевна была в ярком красном платье с меховой оторочкой и с глубоким вырезом на груди. В ушах ее качались и блестели длинные серьги с камнями. Пухлые губы кривились плачущей гримаской, в пышных черных кудрях путались стебельки соломы.
Гриша осторожно тронул плачущую Аглаю за плечо.
– Случилось чего?
Та закивала. Затрясла головой, громко всхлипывая. Гриша неохотно присел рядом. Он не любил истеричек. Ленка, его бывшая, требуя оформить их отношения, выносила мозг примерно таким же образом.
– Слушай, ну ты это... не реви, давай поговорим. Что такое?
Барская дочка крикнула ему прямо в ухо.
– Папенька меня замуж хотят отдать! За помещика старого. Не люблю я его! А папенька даже слушать не хочет. Кто бы меня поддержал, кто бы помог мне в трудную минуту!
Гриша, поморщившись, хмыкнул. Аглая Дмитриевна казалась хоть и глупой, но – несчастной и, как там ни крути, привлекательной особой. Гриша решил ее взбодрить жизнерадостной шуткой, не бросать же девушку в беде. Тем более она тоже его как-то выручила. Он развел руками.
– Нашла из-за чего реветь! Он богатый?
Аглая так растерялась, что у нее дернулся левый, старательно накрашенный глаз.
– Кто именно?
Гриша покачал головой – до чего же глупая барышня!
– Да жених этот папенькин. Ну, то есть твой.
Аглая Дмитриевна задумалась, потом кивнула утвердительно.
– Ну... богатый. Да, он богатый.
Гриша хлопнул в ладоши, чтобы развеселить ее еще больше.
– Ну и норм. Вы же все о богатом мечтаете.
Аглая с усилием взяла себя в руки, осторожно стерла слезы со щек и добавила резким громким голосом:
– Но он же старый и я его не люблю!!! – воскликнула она с каким-то ненатуральным отчаянием, выкатив глаза.
– Так тебе же лучше, – флегматично отозвался Гриша. – Помрет – всё тебе достанется. Тут не печалиться, радоваться надо.
Разговор этот Грише надоел. Он поднялся, подтянул порты, взял пустую корзину, да и пошел на барский двор. Близилось время обеда. Грибов собрать не получилось – надо искать другую добычу.
Прошка, в шапке набекрень, подметал двор. Увидев Гришу, спросил:
– Грибов-то для похлебки набрал, что ли? Давненько тебя не видно. Авдей Михалыч спрашивал, где, мол, Гришка-лоботряс. Сердится на тебя.
Гриша поставил потяжелевшую корзину на землю, с хрустом потянулся.
– Слышь, Прошка, а давай Авдейку замочим, а? Кафтан тебе, сапоги мне. – Пнул корзину босой ногой. – Как я грибов наберу, когда не знаю, какие есть можно, а какие нельзя. Тут у меня другое. Можешь кастрюлю найти? Ну или в чем вы тут суп варите? Гляди, что принес!
Прошка заглянул в корзину и обомлел. Бросил метлу, схватился за голову, запричитал:
– Ты что ж натворил, голова твоя пропащая! Это ж барская курица! За нее плетьми секут до полусмерти...
Гриша не поверил про «секут до полусмерти», смеясь, пожал плечами.
– А я на одних комарах долго не протяну. Мне мяса надо. Из перьев подушку себе сделаю. Надоело спать на сырой соломе.
Прошка, вздохнув, притащил чугунок, за барским двором у березовой рощи приятели развели костер и ощипали-таки барскую курицу, злодеи.
Тут Прошку в барский дом за какой-то надобностью кликнули, он и побег. Вернувшись, обнаружил пустой чугунок да разрумянившегося Гришу, мастерящего самодельную подушку из мучного мешка.
– Ну где наш суп-то? Вместе ведь варили. Я на дворе за тебя всю работу сделал!
– А я за тебя весь суп съел. Счет один-один, – усмехнулся сытый Гриша.
Не солоно хлебавши, Прошка пошел спать в конюшню, понуря голову.
Но на другой день с раннего утра никому было не до смеха. Хватились злосчастной барской курицы.
Всех без исключения дворовых холопов, в том числе и Гришу с Прошкой, поставили на коленях посреди двора.
Приказчик Авдей Михалыч цедил сквозь зубы, с плеткой прохаживаясь вдоль забора:
– Кто украл барскую курицу, пусть выйдет и сознается теперь. За честное признание всего десять плетей. Будет запираться – виновнику сто плетей.
Все молчали. Никому не хотелось даже и одной плети получить.
Приказчик меж тем ярился, вращал
