его никогда не существовало у нас, и оно может быть уничтожено у наших соседей. Поэтому мы должны задать себе вопрос, что именно в человеческих делах вообще и в этом домашнем идеале оказалось причиной упадка естественного человеческого стремления, и особенно в нашей стране.

Человек блуждал всегда. Он был бродягой со времен Эдема, но он всегда знал, чего ищет, или думал, что знает. У каждого человека есть дом где-то в сложном космосе; его дом ждет его где-то далеко среди медленных рек Норфолка или греется на солнышке на склонах Суссекса. Человек всегда искал тот дом, о котором написана эта книга. Но под холодным и ослепляющим градом скептицизма, которому человек ныне подвергается, впервые стали остывать не только надежды, но и желания. Впервые в истории человек начинает сомневаться в цели своих странствий по земле. Он всегда сбивался с дороги, но теперь потерял свой адрес.

Под давлением определенных философий высшего сословия (или, другими словами, под давлением Хаджа и Гаджа) обычный человек действительно забывает о цели своих усилий, и его усилия становятся все слабее и слабее. Простое представление о собственном доме высмеивается как буржуазное, сентиментальное или презренно христианское. В различных словесных формах человеку рекомендуется выходить на улицу, и это называется Индивидуализмом; или отправляться в работный дом, что называется Коллективизмом. Чуть позже мы рассмотрим этот процесс несколько более тщательно. Но здесь можно сказать, что если Хадж и Гадж или руководящий класс когда-нибудь потерпят неудачу, то уж никак не из-за отсутствия очередного современного лозунга, прикрывающего их давнее господство. Великие лорды откажут английскому крестьянину в его трех акрах и корове на прогрессивных основаниях, если не смогут и дальше ему отказывать на основаниях консервативных. Они откажут ему в трех акрах земли, прикрываясь государственной собственностью. Они запретят ему иметь корову из гуманистических соображений.

И это подводит нас к окончательному анализу того исключительного влияния, которое помешало доктринальным требованиям англичан. Я полагаю, некоторые до сих пор отрицают, что Англией управляет олигархия. Мне вполне достаточно знать, что человек мог задремать около тридцати лет назад над газетой и проснуться на прошлой неделе со свежей газетой в руках, и ему показалось бы, что он читает все о тех же людях. В одной газете он нашел бы лорда Роберта Сесила, мистера Гладстона, мистера Литтлтона, Черчилля, Чемберлена, Тревельяна, Акланда. В другой газете он найдет лорда Роберта Сесила, мистера Гладстона, мистера Литтлтона, Черчилля, Чемберлена, Тревельяна, Акланда. Если это не означает, что всем управляют несколько семейств, значит, я совершенно не разбираюсь в происходящем. Должно быть, всем правят удивительные демократические совпадения.

Х. Угнетение оптимизмом

Но мы сейчас озабочены не природой и существованием аристократии, а происхождением ее особой власти: почему она осталась последней из истинных олигархий Европы и почему нам кажется, что в ближайшее время мы не увидим ее конец? Объяснение достаточно простое, хотя оно странным образом остается незамеченным. Друзья аристократии часто хвалят ее за сохранение древних добрых традиций. Враги аристократии часто обвиняют ее в том, что она цепляется за жестокие или устаревшие обычаи. И ее враги, и ее друзья ошибаются. Вообще говоря, аристократия не сохраняет ни хороших, ни плохих традиций; она не сохраняет ничего, кроме игры. Кому придет в голову искать среди аристократов старинный обычай? С таким же успехом можно поискать у них старый костюм! Бог аристократов – не традиция, а мода, то есть противоположность традиции. Если бы вы захотели найти старинный норвежский головной убор, стали бы вы искать его в высшем скандинавском свете? Нет, у аристократов не бывает обычаев – в лучшем случае у них есть привычки, как у животных. Только у толпы есть обычаи.

На самом деле власть английских аристократов опиралась на противоположность традиции: простое объяснение власти наших высших классов заключается в том, что они всегда тщательно придерживались так называемого прогресса. Они всегда следовали последней моде; аристократии это дается довольно легко. Ибо аристократия – это высшее проявление того склада ума, о котором мы только что говорили. Новшество для нее – роскошь, граничащая с необходимостью. Прежде всего, аристократы настолько устали от прошлого и настоящего, что, разинув рты, с ужасным голодом глядят в будущее.

И хотя великие лорды многое забывают, они всегда помнят, что их дело – защищать новые вещи, те, о которых твердят университетские профессора или суетливые финансисты. Таким образом, они встали на сторону Реформации против Церкви, вигов против Стюартов[78], бэконовской науки против старой философии, производственной системы против ремесленников и сегодня держат сторону возросшей власти государства против старомодных индивидуалистов. Короче говоря, богатые всегда современны, в этом их, как говорится, бизнес. Но непосредственное влияние этого факта на вопрос, который мы изучаем, несколько своеобразно.

В каждом из затруднительных положений, в которые попадал обычный англичанин, ему говорили, что, по какой-то конкретной причине, это все к лучшему. В одно прекрасное утро он проснулся и обнаружил, что общественные институты[79], которыми он в течение восьмисот лет пользовался как постоялым двором и святилищем одновременно, были внезапно и варварски упразднены, чтобы увеличить личное состояние примерно шести или семи человек. Можно было бы подумать, что он будет раздражен этим, и да, там и сям англичанин восставал, но его протест был подавлен солдатами. Но не только армия заставляла его замолкнуть. Мудрецы сдерживали в той же мере, что и солдаты: шестеро или семеро человек, отнявших прибежища у бедняков, сказали, что они делают это не для себя, а для религии будущего, великой зари протестантизма и истины. Поэтому всякий раз, когда дворянина семнадцатого века ловили на том, что он сносит забор крестьянина и ворует его поле, дворянин взволнованно указывал на лицо Карла I или Иакова II[80] (которое в этот момент, возможно, было сердитым) и, таким образом, отвлекал внимание простого крестьянина. Великие пуританские лорды создали Содружество[81] и разрушили общины. Они спасли своих более бедных соотечественников от позора платить корабельные деньги[82], отняв у них деньги на плуги и лопаты, ведь бедняки, разумеется, были слишком слабы, чтобы охранять свое достояние. Прекрасный старый английский стишок увековечил эту легкую аристократическую привычку:

Кто с поля свел гуся – тот вор,

Его ждет строгий приговор.

А кто украл у гуся поле,

Гуляет тот себе на воле.

Но здесь, как и в случае с монастырями, мы сталкиваемся со странной проблемой подчинения. Если у гуся украли поле, можно лишь сказать,