взять лишь один ключевой пример – институт, именуемый «домом»: раковину и орган семьи. Мы присмотримся к тому, как космические и политические тенденции ударяют по этой древней и уникальной крыше. Всего нескольких слов хватит, чтобы рассказать о самой семье. Я оставляю в покое спекуляции о ее животном происхождении и подробности ее социальной реконструкции; коснусь лишь ее очевидной вездесущности. Семья – безусловная необходимость для человечества; она, если угодно, ловушка для человечества. Только лицемерно игнорируя этот серьезный факт, можно исхитриться завести разговор о «свободной любви», как будто любовь – краткий эпизод, все равно что прикурить или насвистать песенку. Представьте, что всякий раз, когда человек закуривает сигарету, из колец дыма поднимается огромный джинн и следует за ним повсюду, как раб. Представьте, что всякий раз, когда человек насвистывает мелодию, он «низводит на землю ангела»[72] и должен всегда ходить с серафимом на веревочке. Эти устрашающие образы – лишь слабая аллегория того, что Природа сочетает с полом; и сразу же становится совершенно ясно, что человек не может быть свободным любовником: он либо предатель, либо связанный обязательствами человек. Второй элемент, лежащий в основе семьи, состоит в том, что последствия, хотя и колоссальные, появляются постепенно; сигарета порождает маленького гиганта, а песня – только маленького серафима. Отсюда возникает необходимость некоторой системы продолжительного сотрудничества, и отсюда возникает семья в ее полном воспитательном смысле.

Можно сказать, что институт дома является единственным анархистским институтом, то есть он старше закона и находится вне государства. По своей природе он обновляется или рушится неопределенными силами обычаев или родственных уз. Не стоит думать, что это означает, будто государство не имеет власти над семьями: государство призывается и должно призываться во многих ненормальных случаях. Но в большинстве простых случаев, связанных с семейными радостями и скорбями, у государства нет возможности вмешаться – не потому, что закон не должен вмешиваться, а потому, что он не может. Подобно тому как некоторые сферы жизни слишком далеки и закону до них не дотянуться, есть и сферы жизни, которые слишком близки: так человек скорее сумеет увидеть Северный полюс, чем собственный позвоночник. Мелкие и близкие предметы выходят из-под контроля так же, как огромные и отдаленные, и настоящие страдания и радости семьи – сильный тому пример. Если ребенок с плачем просит луну с неба, полицейский не может ни достать луну, ни успокоить ребенка. Существа, настолько близкие друг другу, как муж и жена или мать и дитя, обладают способностью причинять друг другу счастье и боль, и с этой способностью ничего не может поделать никакое общественное принуждение. Если бы брак можно было расторгать каждое утро, это не вернуло бы ночной покой человеку, который не спал из-за попреков жены; и что хорошего в том, чтобы дать человеку больше власти, когда он хочет лишь немного покоя? Ребенок зависит от самой несовершенной матери; мать бывает предана самым недостойным детям: в таких отношениях правовые счеты сводить напрасно. Даже в тех аномальных случаях, когда закон может сыграть свою роль, это очень трудно осуществить, что хорошо известно многим изумленным судьям. Судья обязан спасти детей от голода, забрав их кормильца. И ему часто приходится разбивать сердце жены, потому что муж разбил ей голову. У государства нет достаточно тонкого инструмента, чтобы искоренить прижившиеся привычки и разобраться в запутанных семейных привязанностях: два пола, на счастье или на беду, слишком прочно соединены, между ними не пройдет даже лезвие перочинного ножа. Мужчина и женщина – одна плоть, да, это так, даже если они не соединены в духе. Человек – четвероногий. На эту древнюю и анархическую связь типы правления почти не влияют; она счастлива или несчастна из-за целостности двух полов и людской привычки создавать семьи будь то под властью Швейцарской республики или деспотизма Сиама. Даже провозгласив в Сиаме республику, не разделишь сиамских близнецов.

Проблема не в браке, а в поле, и она будет давать о себе знать и при самом свободном сожительстве. Тем не менее подавляющая масса человечества верила не в свободу в этом вопросе, а в более или менее прочную связь. Племена и цивилизации расходятся во мнениях насчет того, в каких случаях эту связь можно ослабить, но они все согласны с тем, что существует именно связь, а не всеобщая независимость. Для целей этой книги мне не нужно обсуждать тот мистический взгляд на брак, в который я сам верю: великую европейскую традицию, сделавшую брак таинством. Достаточно сказать, что язычники и христиане одинаково считали брак узами, чем-то, что не так просто разорвать. Короче говоря, человеческая вера в связь полов основана на принципе, который современный ум слишком поверхностно изучил. Этот принцип, пожалуй, больше всего похож на второе дыхание, открывающееся во время ходьбы.

Принцип таков: во всем ценном, даже в каждом удовольствии, есть момент боли или скуки, который нужно преодолеть, чтобы удовольствие могло возродиться и продолжаться. Радость битвы наступает после первого страха смерти; радость от прочтения Вергилия приходит после утомительного изучения текста; удовольствие от купания в море наступает после ледяного шока от морской воды; и успех брака наступает после провала медового месяца. Все человеческие обеты, законы и контракты – это многочисленные способы выжить с успехом в переломный момент, в момент потенциальной капитуляции.

Для всего, чем стоит заниматься в этом мире, наступает такой этап, когда никто не стал бы этого делать, если бы не принуждала необходимость или честь. Именно тогда институт семьи поддерживает человека и помогает ему выбраться на сушу. Достаточно ли этой важной особенности человеческой натуры, чтобы оправдать идею небесного освящения христианского брака, – совсем другой вопрос, но этой особенности вполне достаточно, чтобы оправдать общее человеческое ощущение, что брак – нечто незыблемое, и расторжение брака будет тяжкой ошибкой или, по крайней мере, проступком. Самым существенным в браке является не столько его продолжительность, сколько надежность. Два человека должны быть связаны вместе, чтобы сделать друг для друга все возможное в течение двадцати минут танца или в течение двадцати лет брака. В обоих случаях, если человек заскучает уже через пять минут, он должен продолжать и заставлять себя быть счастливым. Принуждение ободряет, а анархия (или то, что некоторые называют свободой) на самом деле угнетает, потому что, по сути, обескураживает. Если бы мы все плыли в воздухе, как мыльные пузыри, свободно дрейфуя, на практике это привело бы к тому, что никто так и не набрался бы смелости начать разговор. Было бы так неловко начинать предложение дружеским шепотом, а затем выкрикивать последнюю фразу,