что из этого?" Учитель географии спокойно ответил: "У Мангазина неприятная привычка: он не смотрит прямо на людей, а все время озирается, оглядывается, глаза прячет… Нет в нем детской искренности и непосредственности." "Э, откуда ты знаешь?!" — поморщился директор. "Каждый педагог должен быть и психологом, — пустился в рассуждения географ. — Психологические ощущения подсказывают, что…" Стоявший за дверью директорского кабинета Таутан остальное слушать не стал, а, задыхаясь от гнева и обиды, выскочил на улицу. Так и не избрали его тогда в совет дружины. А учитель географии вскоре уехал в Алма-Ату. Совсем недавно Таутан прочел его фамилию в газете. То ли он доктор наук, то ли даже академик. Наверняка и машина есть, и денег — полный карман.

Многие из тех, кого он знает в этом краю, обскакали его в последнее время. Почему они его, а не он, Мангазин, — их? Чем он хуже? Ну, возьмем хотя бы этого… Сейтназара. Он ничуть не грамотнее, только удачливей. Ведь, если на то пошло, Таутан не хуже председателя разбирается в колхозных делах. И простым народом руководить умеет. А у Сейтназара по части происхождения не все в порядке. Отец его был дамуллой, иначе говоря, представителем эксплуататорского класса. Правда, рассказывают, был он честен и справедлив. И всегда заступался за черный люд. Ну и пусть! Мангазину это все равно. Главное — дамуллой был? Был. Сейтназар его кровный сын? Да. Следовательно, кто более в этом колхозе подходит на пост баскармы? Конечно же, Таутан. Однако районное начальство этого не понимает. И понимать не желает. А почему? Может, не помещает социальным происхождением и районного начальства поинтересоваться?

В представлении Таутана, во всей округе Шаулимше людей чистых и надежных — раз-два и обчелся. Даже тех, чьи отцы и деды вплоть до седьмого колена были бесспорными бедняками, Таутан с легкостью причислял к "прихвостням" или, в лучшем случае, к "попутчикам". Иногда он затруднялся, не зная, к какой же категории относится он сам. В жизни он не прочитал ни одной книги до конца (хотя в этом, разумеется, никому не признавался), вокруг себя не видел проблеска света, однако, судить обо всем на свете — страсть как любил. Однажды вызвал Сейтназар его к себе. "Слушай, — сказал он и недовольно поморщился, — ты когда оставишь свои левацкие замашки? Ты знай свое дело, щелкай на счетах да поприжми хвост. Понял? Так-то лучше будет!" Ну, ясное дело, с глазу на глаз с баскармой не поцапаешься. Таутан извинился, покаялся, еле отговорился. Не дай бог навлечь на себя гнев председателя. Запросто с работы снимет и по миру пустит. Подать на него жалобу или анонимку — тоже пользы нет. Сейтназар в почете, его расхваливают на каждом собрании. Станет начальство слушать жалобы бухгалтера! В лучшем случае по плечу похлопает да выпроводит вон.

Вот так и живешь серой, тусклой жизнью: ни власти у тебя большой, чтобы простыми смертными повелевать, ни денег тугой мошны. Нет, не о такой судьбе он мечтал. Какой смысл в этакой собачьей жизни, если даже паршивым аулом распоряжаться не можешь?!

Однако и отчаянию поддаваться не стоит. Нужно обуздать гордыню. И терпеть. Терпеть и ждать. Верить в свою звезду. И тогда к сыну Мангазы придет желанный день. Нужно только быть осторожным. Чтобы не пристала к имени дурная слава. Первым делом, следует куда-то упрятать этот проклятый мешок. Пусть полежит в потайном месте, чтоб ни одна живая душа о том не догадалась. Держись скромно, незаметно. Не возражай никому никогда. Глубоко схорони в душе все свои тайны, думы, желания. Зря не болтай. А если что скажешь, то в строгом и полном соответствии с духом времени и очередных постановлений и решений. Водку ты не пьешь, это очень хорошо. Теперь отвыкай и от насыбая. Не к лицу насыбай джигиту, у которого, может быть, большое будущее. Да к тому же, говорят, и здоровью вредно. А здоровье еще пригодится! Сын Мангазы обязан долго жить. Иначе он не успеет вдоволь насладиться жизнью. Это гениям позволительно умирать рано, удивляя грядущих потомков. А он, слава богу, не гений, и судьба потомков его не тревожит. Таутану нужны покой и благополучие.

Что ж… Пожалуй, пора. И вороной, должно быть, отдохнул. Надо ехать дальше. Облака на небе сбились в плотную, черную тучу. Пока не полил весенний дождь, следует добраться до аула.

VII

Сегодня Таутан был весел. Он изредка похлопывал вороного вожжами, озирался по сторонам, мурлыкал под нос бойкий мотивчик. На задке телеги время от времени жалобно блеяла жирная ярка. Ехал Таутан к аулчанам — строителям канала. Сейчас они работали уже неподалеку от аула.

Таутан имел все основания быть веселым. Досадная неприятность в сберегательной кассе обошлась без последствий. Более того, на днях он выиграл по таблице, сдал в кассу две-три облигации, и беспрепятственно получил деньги. Видно, рыжий решил оставить его в покое. А потом, неделю тому назад, сухопарая и черная, как кочерга, баба Таутана родила ему после четырех девочек — здоровенного сына, наполнив дом радостью. Наконец-то жена избавилась от постоянных упреков мужа, долгие годы требовавшего от нее законного наследника. Вспомнишь — смех разбирает… Когда жена ровесника Ултангалия родила не раз, а дважды мальчиков-близнецов, снедаемый завистью Таутан набросился на жену с побоями: "Ну, а ты-то, ты-то о чем думаешь?!" Видно, если каждый божий день колотить бабу, то она, бедная, поневоле сыном разродится… Таутан довольно усмехнулся.

Послышался скрип телеги, и вскоре на дороге показался старый Карл Карлович. Должно быть, отвозил кетменщикам горячий обед, а теперь возвращался в аул. Старик свернул на обочину, но бухгалтер, поравнявшись, натянул поводья, попридержав вороного.

— Ассалаумагалейкум, Карл Карлович! — весело поздоровался бухгалтер.

— Э, уагалейкум салам, нашандык![1] Уа, куда путь держишь?

— На канал. Джигитам гостинец везу. — Таутан кивнул на ярку. — Как дела, аксакал? У кассира был? Деньги, которые я выписал, получил?

— Получить-то получил. Только кассир твой не все выдал. Тут же высчитал пять рублей. Говорит: холостяцкий налог. Как это? С семидесятилетнего старика какой спрос? Старуха умерла. Я, конечно, не прочь какую-нибудь длиннополую в дом привести, чтобы налог холостяцкий не платить. Только где ее возьмешь, длиннополую-то?

Старику было скучно, а Таутан тоже не спешил. Почему бы и не поболтать в степи, на чистом воздухе…

— Ай, Карл Карлович! Нашел, о чем говорить… Пять рублей! Кассиру, бедному, ведь тоже жить надо…

— Тогда пусть не обманывает! — загорячился старик. — Пусть прямо скажет: дай, помоги. А потом, дорогой нашандык, и у нас ведь не больно жирно.